Быть Вселенной в голове у каждого
Шрифт:
— Пожалуй, все же да, — говорю после долгих размышлений. — Друзей не хочу терять. Вот только там все как–то серо.
— Острых ощущений не хватает? — спросил в моей голове голос мамы (как она говорила, когда меня поймали на воровстве, а я не придумала другой отмазки). — С кем говоришь, идиЁтина?
Я думала, как бы оправдаться перед внутренним голосом (есть у меня такая привычка) или перед Богом (да, такая вот я дура), когда снова куда–то исчезла.
И вот я снова
Я лежу на кровати, свернувшись калачиком. Тихо, тепло, темно. Хорошо–то как! Судя по тому, что я проснулась, до будильника еще минут пять, поэтому можно поваляться и помечтать.
Вдруг я вспоминаю свой сон. Или это не сон был? Непонятно зачем лезу смотреть число на телефоне. Включаю телефон и перестаю что–либо понимать. На меня смотрит знакомая до боли модель, которую у меня вытащили больше года назад. Я еще сплю? Или происходит какая–то чертовщина?
Первое апреля две тысячи десятого года. Первое апреля? Десятого года?! Мне казалось, только мой новый телефон может так заносить. Нужно вылезти в Интернет.
Ноутбука на месте не оказалось. Это что, не глюки? Открываю рюкзак, достаю дневник. «Дневник ученицы 7 класса Макеевой Александры». Oppa gangnam style, вот это номер.
Звенит будильник. Beatles — Back in the USSR. Самое громкое, что у меня тогда, то есть сейчас, водилось на телефоне.
В двенадцатом году мама будет куда лучше готовить, но зато сегодня за завтраком нас трое. Точно, папа переедет через полгода, а сейчас я даже не знаю о том, что они разводиться собрались. Меня поставят в известность за пару месяцев.
«А может быть, мне удастся что–нибудь изменить, чтобы они не разводились?» — спрашивает подсознание. Не, на фиг надо. Во–первых, если люди друг друга не любят, то нечего им вместе делать. Во–вторых, с уходом папы дома станет свободнее, либеральнее и вкуснее. Да, я эгоистка, но разве не была я еще большей эгоисткой, когда устраивала истерику, умоляя родителей не разводиться? А я ведь так и поступала. Ну нет, не в этот раз. Сейчас я уже взрослее (и испорченнее).
— Саш, а что ты молчишь? — спрашивает мама. Ну ясно, я же любила за завтраком поговорить, а сейчас сижу и думаю.
— А чего говорить? — отвечаю. — Я сосредоточена на усвоении пищи и слушаю разговоры умных людей. Зачем еще что–то свое вставлять?
М-да, загнула. В седьмом классе я бы такого ни за что не сказала. Тогда я тоже любила умно выражаться, но совершенно иначе думала.
Мама удивляется, но решает не выяснять, с какой ноги я встала. Одеваюсь, иду в школу.
Сидим с Аней на русском. Задания уже сделаны, поэтому можно поговорить. Мы выбираем крайне актуальную сейчас тему, которая
— Я думаю, максимум, что будет, это какие–нибудь террористы устроят пару–тройку локальных апокалипсисов, подорвав все, до чего дотянутся. А если мир когда–нибудь и накроется, это будет не в двенадцатом году, а через несколько десятков лет. Либо из–за загрязнения, либо взорвут что–то, либо плодиться перестанем.
Аня начинает что–то возражать, а я погружаюсь в свои мысли. С Аней мы дружим с первого класса, и сейчас эта дружба еще ничем не омрачена, хотя мне иногда и кажется, что с другими было бы интереснее, чем с ней. Отдаляться друг от друга мы начнем через полгодика, через годик крупно поссоримся, а потом будем еще полтора года общаться, делая вид, что нам обеим это сильно надо. Грустно и неохота на это тратить время. В той жизни она ушла в другую школу после восьмого класса. После седьмого ее родители хотели перевести ее, но мы их отговорили. Потом я раскаивалась, так зачем повторять ту же ошибку сейчас?
— Извините, а можно что–нибудь посложнее порешать? — спрашиваю я у учительницы алгебры. Вдруг приходит осознание, что, если я не найду какого–нибудь чудодейственного способа все изменить, мне придется еще два с лишним года решать задачи не моего уровня. А я далеко не гуманитарий, точнее, не только гуманитарий.
— Номер такой–то.
— Да это же легко!
— Твое дело, но ты реши сначала.
— Слушайте, а дайте что–нибудь из программы класса этак десятого! — Я в седьмом классе не была такой наглой, как сейчас, поэтому все в шоке. К счастью, учительница очень добрая, поэтому, может быть, даже орать не будет.
— Ну ладно, дам из десятого, — говорит учительница. — Не поймешь — извини.
Она дает мне задачник десятого класса:
— Решай, умная ты наша.
Я открываю задачник, вижу там задачи на родные формулы приведения, решаю парочку самых сложных и возмущаюсь:
— Это тоже слишком легко! Задачника Саакяна с Гольдманом не найдется?
— Иди у десятых проси, как раз рядом с вами. Только сначала дай задачи проверю, а то неправдоподобно это как–то.
— Саш, что с тобой? — спрашивает Аня.
— Ничего, просто я немножко опережаю свою программу.
— На два года, ага. Ты никогда не говорила мне, что занимаешься дополнительно.
— А я и не занимаюсь. — Чистейшая правда, кстати. Вот только как ее объяснить теперь?
— Тогда что происходит?!
— Долго объяснять. — Так, сейчас она обвинит меня в недоверии и бог весть знает чем еще. Пока события развиваются удачно.
— Ну, иди за задачником, — произносит учительница. — А потом расскажешь, почему ты так долго скрывала свой уровень знаний.