Бытиё наше дырчатое
Шрифт:
— Зачем?
— Чтобы привести в соответствие с нормами этики, морали, уголовного кодекса, наконец.
— Ну а если продолжить аналогию с литературой… Отменить её можно?
— Что отменить?
— Цензуру.
— Ну, батенька… — расплылся в укоризненной улыбке психоаналитик. — Тогда придётся разом отменить всё ваше прошлое, все воспоминания о нём, все впечатления. Коротко говоря, придётся отменить вашу личность.
— Между прочим, моя давняя мечта. Может, попробуете?
В затруднении собеседник потёр широкий подбородок.
— Боюсь, вы не совсем верно представляете себе задачи психоанализа…
— Безболезненная ампутация совести, — ядовито подвёл итог Шорохов.
— Что ж, сказано хлёстко… — с уважением признал укротитель причин. — Но не мы одни этим занимаемся, не мы одни. Возьмите, к примеру, исповедь. Ведь то же самое по сути! Покаялся человек в грехах своих тяжких, отпустили их ему разом, вышел от батюшки — чистенький, совесть — как новенькая. Проступки фактически остались, а угрызений — никаких…
— И всё-таки, — настаивал Тихон. — Предположим, внутренняя цензура ликвидирована…
— Так не бывает.
— Ладно. Не ликвидирована. Ослаблена. И что тогда?
— Не желаете вы исходить из того, что есть… — шутливо упрекнул психоаналитик. — Ну хорошо. Такой простой пример: Карл Маркс… Что-то часто я его сегодня поминаю, не находите? Так вот, Карл Маркс, если не ошибаюсь, говаривал, что нет такого преступления, на которое капиталист не пошёл бы ради трёхсот процентов прибыли. Вы же ради трёхсот процентов пойдёте далеко не на всякое преступление. Скажем, поджечь киоск конкурента… — Собеседник скептически поджал губы и покачал головой.
— Цензура?
— Цензура. Она вмешивается, вносит коррективы: и вот вы вместо того, чтобы просто облить бензином вражескую торговую точку (желание в чистом виде), заливаете горе текилой и гадаете, как уничтожить мерзавца, не выходя за рамки закона, а главное — за рамки совести. Фрейд называл подобные замены искажением сновидения, мы же, не мудрствуя лукаво, назовём искажением яви… В этом всё дело. В противном случае вы были бы преуспевающим бизнесменом.
— И как же в этом противном случае выглядело бы моё сегодняшнее приключение на улице Столыпина?
— Понятия не имею.
— Ну хотя бы в общих чертах!
Психоаналитик хмыкнул.
— Фигуранты бы наверняка сменились, — осторожно предположил он. — Теперь уже не из вас выбивали бы долги, а из других — по вашему заказу… Но мотив похищения, думаю, в любом случае сохранился бы. Как и проблема выбора. На левой стороне той же самой улицы вас бы скорее всего поджидала в иномарке владелица рекламного агентства, на правой — пьющая ровесница в подержанной «копейке» красного цвета.
— У неё нет машины.
— Частника бы наняла… — Взглянув на суровую озабоченную физиономию Тихона Шорохова, собеседник рассмеялся. — Отнеситесь к этому, как к шутке, — посоветовал он. — Разговор достаточно беспредметный. Всё равно что придумывать другой сон взамен приснившегося.
— Да, — промолвил с сожалением Тихон и встал. — Если повезёт, пожалуй, загляну к вам ещё раз. А сейчас мне, извините, пора. Надеюсь, свидетели и сотрудники загса уже разошлись по домам…
— Жаль, жаль… — весьма натурально, а может быть, даже искренне посетовал собеседник, тоже поднимаясь. — Историю вашу
Расплачиваясь, Шорохов осторожно выглянул в окно. Вражеских машин за окном не наблюдалось, зато фрейдистской символики было в избытке.
— Послушайте, да у вас у самого…
— Что такое?
— Да вон железная дорога виднеется… между зданиями…
Психоаналитик пересчитал купюры и бросил их на стол перед зеленоватым бельмом дисплея.
— Все там будем, — со вздохом отозвался он. — Проснёмся, никуда не денемся…
За окном возник и поплыл звучный удар колокола.
Подлая внутренняя цензура продолжала безжалостно искажать явь и заменяла желаемое действительным, оставляя без изменений только ритм события. Тихон Шорохов шёл вниз по лестнице, что, несомненно, означало неторопливое совокупление, и озадаченно прикидывал: с кем это он сейчас? Тесный глубокий подъезд, вероятно, следовало воспринимать в вагинальном смысле, однако подробностей, проясняющих личность несостоявшейся партнёрши, высмотреть нигде не удалось. Однажды, правда, между третьим и вторым этажами на ободранной панели растопырилось начертанное маркёром слово «Жанна», но ни одной знакомой с таким именем Тихон так и не вспомнил.
Выбравшись во двор, тоже скорее всего что-нибудь символизирующий, он огляделся и нырнул в арку, где, даже не успев испугаться, был крепко взят за руки двумя коротко стриженными мордоворотами в кожаных куртках, олицетворявшими собой участников свадебной церемонии. Моложавого двойника Борьки Раза среди них Шорохов не увидел — надо думать, мечтателю и упрямцу крепко досталось в конкурентной борьбе, о которой его честно когда-то предупреждали.
Извивающегося Тихона вытолкнули на тротуар и повлекли к подержанной «копейке» красного цвета, означавшей одновременно и недавний крах социализма, и возможную женитьбу на Томке Тарабриной (той самой ровеснице, что хотела выручить в финансовом плане, но не могла).
— Совесть иметь надо! — плаксиво по-бабьи причитал один из мордоворотов, едва не вынимая Тихону руку из плечевого сустава. — Второй час тебя в подворотне караулим! Думаешь, ты один у нас такой?
Захлопнулась обшарпанная дверца, и машина рванула с места, унося должника навстречу долгим неизбежным страданиям — аналогу семейной жизни — или даже мучительному тяжкому пробуждению ото сна, именуемого явью.
ПРЕИМУЩЕСТВО
Менар (возможно, сам того не желая) обогатил кропотливое и примитивное искусство чтения техническим приёмом. Этот приём населяет приключениями самые мирные книги.
В предвкушении маленькой, но сладостной мести Армен присел на скамью, расчехлил ноутбук и, пока тот загружался, мельком оглядел дремучие громады крон, сквозь которые с переменным успехом пыталось проплавиться полуденное солнце. Благодать. Особенно если учесть, что всё утро пришлось потратить на ругань в райотделе милиции. Точнее — в паспортном столе. А здесь… Тихо, относительно прохладно, никто не помешает.