Бывалый человек
Шрифт:
– Гы! (Под телегой.)
– А что ты думаешь... Рындин привозил из Парижа газеты, там прямо писали: "Россия пропала, одни кресты, и народ весь разбрелся - кто куда". В зимние вечера много выпили ликеру под эту тоску. Поговорить не с кем, ни поругаться, ни пошуметь... Вот приезжает как-то на масленой Рындин из Парижа. Сеанс отслужили. Электричество погасили. И Рындин
– "Против кого же воевать?" - спрашиваем. "Против большевиков, потому что они у крестьян, у казаков землю отняли и хлеб отнимают, и эти большевики - на германской службе, распродают Россию, хотят ее передать германцам. Говорил мне это верный человек в комитете. А вот и газеты, - и показывает нам газеты, - в них то же сказано".
Недолго мы с Костолобовым думали: "Едем. И ты с нами?" - "Нет, - он говорит, - я вас потом догоню, надо дело ликвидировать". И мы, два дурака, не поняли, что он нас обманывает. Жадность его заела - с нами барышами жалко делиться, и он нас спроваживает. У него уж был нанят на место Костолобова француз, фокусник-шпагоглотатель, человек-змея - бродяга, за пять франков в вечер. А мы - "едем и едем". Так что же вы думаете? Французы узнали, что мы с Костолобовым уезжаем воевать, пришли с нами прощаться. Явился в гостиницу городской голова, подпоясанный, как при исполнении обязанностей, трехцветным шарфом, и с ним депутация. Вызвали нас. Голова подает нам бумагу с печатями и говорит: "В этой бумаге официально город благодарит вас за насаждение культурного развлечения в виде кинематографа. Мы сами, говорит, до этого не додумались, потому что у нас от войны головы скружились, и мы скучали, а вы развлекали нас, соединив приятное с полезным". Я в ответ: "Мерси, домой приедем, оттуда вам напишем".
Костолобов говорить, конечно, не мастер - только плакал. Ну, выпили с депутацией...
– И что же - попали на фронт?
– Через месяц высадились в Новороссийске. Подплывали к родной земле что было... Так бы эту винтовку и кинул
– Ведь по своим же.
– Конечно. Мы это понимали, не дураки. Высадились. Смотр. Командующий, как полагается, говорит: "Здорово, орлы, постоим грудью за единую, неделимую".
– "Эге, думаем, про этих орлов мы уже семь лет слышим". И мы начинаем замечать, что нет, не туда попали: опять генералы, опять господа, и мы будто бы ни при чем, опять мы - серая скотина. А господ видимо-невидимо, больше, чем мужиков, - плюнуть негде. Так. Вот попали мы с Костолобовым в наряд за дровами, с нами еще человек двадцать, - в гору поднялись, в лес, офицерика прикололи, царствие ему небесное, и перебегай к зеленым. А оттуда пообсмотрелись - и по деревням...
– Тут вас в Красную Армию и закрючили.
– Само собой.
– И под Варшаву.
– А что ж такое... Теперь-то мы уж знали, за что воевать. Я так скажу мы горя хлебнули, но видели много полезного. Ни в каком случае нам нельзя без культуры - пропадем... Я почему не люблю, когда под телегой смеются? Ты смейся над смешным, вихрястый, а тебе рассказывают про обиды над человеческим достоинством... Тут над собой надо задуматься...
Над степью взошла луна, посеребрила траву. Неподалеку отсвечивали металлом пласты пашни. Забелела дорога, и на ней, бросая длинную тень, показался верховой. Он ехал шзгом, без седла, вез мешок с хлебами. Тем, кто лежал на земле, он казался великаном, за спиной его поднимался желтоватый лунный шар. Чей-то голос сказал негромко:
– Ну, и чертушка. Другой:
– Он не то что доску об голову - ось переломит. Рассказчик позвал подъехавшего верхового:
– Алеша, она где у тебя? В телеге, что ли, в сумке?
– Кто?
– спросил верховой густым голосом.
– Тпру! Кто?
– Фотография. Мы с ним снялись на крыльце, тут - разные животные, и мы сидим с книжками. Послали во Францию городскому голове.
1927