Бывших не бывает
Шрифт:
– А «Жаворонки»?
– Неполные две сотни.
– Понятно. Кто принял командование?
– Всей пехотой командует хилиарх Никанор, а «Жаворонками» лохаг Евстратий.
– Ни одного кентарха на ногах?!
– Да, «Жаворонки» затыкали тот прорыв, который ты остановил.
– Значит, я погубил таксиархию, а сам выжил?!
– Не говори так, хилиарх! Ты сделал всё как нужно! Такова судьба! Лучше бы ты спросил, что с тобой.
–
– Тебе попало по голове и придавило упавшей лошадью. Как она тебя не раздавила, я не знаю. У тебя сломано ребро, вывихнута рука, но её я уже вправил.
– А что с ногой? Что-то она сильно болит.
– С ногой плохо.
– Насколько?
– Очень плохо. Какой-то ублюдок воткнул тебе клинок прямо под поножи, а потом по ноге прошлись копыта. Там месиво. Я наложил жгут и, как умел, пристроил ногу в лубки, а в остальном уповай на травматов. На, хлебни ещё, и мы понесём тебя.
– А как твои люди?
– Чудом все живы! Только Николай ранен, но жить будет.
– Как вы меня вытащили?
– Не знаю, не спрашивай! Как-то! Никто не помнит!
– Спасибо!
– Сочтёмся, хилиарх! А ну, парни, взяли его!
Трудно найти слова, чтобы описать полевой лазарет, но я попробую. Это страшное место. Невообразимая смесь бойни, пыточного застенка, богадельни и храма. Кровь хлюпает под ногами, травматы, подобные адским духам, корзинами выносят отрезанные ноги и руки, суровые бойцы бредят, плачут и зовут своих матерей, под ножом хирургерона орёт какой-то бедолага. Ад, только правят в этом аду не дьяволы, а ангелы-хранители! Эти мясники и мучители, мастера резать и вышивать по живому телу, спасают жизнь! Их мужество не меньше, а то и больше нашего, они каждый день выходят на бой со смертью, смотрят ей в глаза так, как никогда не посмотрит солдат, и костлявая [14] отступает перед ними.
14
Костлявая – смерть.
Сегодня мне выпала судьба вновь попасть в их безжалостные и благословенные лапы. Впрочем, не мне одному. Кто-то прибывал подобно мне на носилках из плащей и копий, кого-то вели товарищи, кто-то ковылял сам. На входе моих носильщиков встретил травмат.
– Кого несёте?
– Хилиарха «Жаворонков». Ему срочно нужен лекарь!
– Кладите здесь.
– Ты не слышал меня?! – в голосе ипасписта прорезалась угроза.
– Слышал, но здесь нет ни рядовых, ни начальствующих – только раненые! Хочешь помочь своему хилиарху – помоги снять с него железо.
Когда с меня стаскивали доспех и поддоспешник, я громко ругался от боли. Потом дело дошло до моей искалеченной ноги. Перед болью, что пронзила меня, когда травмат начал снимать поножи, спасовал даже маковый дурман. Сознание милостиво отключилось. Я снова очнулся уже на столе пред светлыми очами хирургерона. Он был чёрен от усталости, а одежду с ног до головы покрывала кровь. Мастер
– Очнулся, хилиарх?
– Да.
– Тогда слушай. Если всё пойдёт хорошо, ты будешь жить, но ногу спасти я не смогу. Её придётся отнять ниже колена. У тебя сломаны рёбра, так что привязать тебя нельзя. Вырубить тоже – тебе попало по голове. Так что придётся терпеть. Ты меня понял?
– Да.
– Если дёрнешься – зарежу к чёртовой матери!
– Понял.
– Тогда выпей, а закусишь вот этим, – хирургерон показал мне обмотанную тряпками палку и кивнул травмату.
– Выпей, хилиарх, это поможет. – Вино со смирной и маковым дурманом в какой уже раз потекло мне в горло.
– Довольно! – стегнул кнутом голос лекаря.
Лекарский помощник отнял от моих губ фиал [15] и вставил между зубов палку.
15
Фиал – небольшой кувшин с узким горлом и двумя ручками.
– Помолись, хилиарх, мы начинаем, – хирургерон дал знак своим подручным.
В мои плечи, руки и ноги вцепились травматы. Последнее, что я успел разобрать перед погружением в омут боли, был голос лекаря: «Нож!»
Боль, всюду боль! Если бы не дурман, я бы, наверное, умер. Тело против моей воли пыталось вырваться, убежать, прекратить эту пытку – тщетно, травматы держали крепко. Я не мог разобрать слов, но отчётливо слышал звуки, с которыми инструменты входили в моё тело: треск кожи, разрезаемой ножом, щелчки зажимов и самое страшное – визг пилы, вгрызающейся в кость.
Я просил Бога послать мне забытьё, но ОН не слышал, я богохульствовал и просил смерти, но ОН остался глух. Свет в моих глазах то вспыхивал, то гас, звуки то разрывали череп, то стихали совсем. Я кричал и не слышал своего крика. Сердце пыталось выскочить из груди, взорваться, но я жил. Это было начало кары, которую мне предстояло понести за то, что я погубил своих солдат, но, господи, какой малостью была физическая боль по сравнению с болью душевной!
Хирургерон тем временем срезал лишнее мясо, перевязывал жилы, натягивал кожу на культю. Он знал своё дело, и я, как и многие прошедшие в тот день через его руки, обязан ему жизнью. Наконец лекарь закончил со мной. Травмат поднёс ему плошку с водой прямо к лицу. Хирургерон пил, как загнанная лошадь. Напившись, он посмотрел на меня:
– Ты с нами, хилиарх?
– Д-да.
– Однако! Ты силен! Но тем лучше, я сделал всё что мог, теперь всё зависит от тебя и Бога. Молись всем святым и цепляйся за жизнь. Ты понял?
– Да.
– Удачи тебе, хилиарх, – лекарь развернулся к помощникам и приказал: – Уносите! Следующий!
Меня отнесли в угол шатра и бережно уложили. Прислужник дал мне напиться. Я балансировал на тонкой грани между явью и забытьём, перед глазами проходили странные видения. Зрение стало нечётким, а слух многократно обострился – я слышал всё.