Бывший сын

Филипенко Саша

— За нашей спиной художественный музей, главным достижением которого является…

— Нет у него никаких достижений, — пошутил Циск.

— Тут ты прав! Впрочем, недавно все-таки было одно событие… они привозили керамику… две тарелки известного художника. Две тарелки, и ты не представляешь, какой был ажиотаж! Нет, конечно, медовый спас привлекает гораздо больше посетителей, но ажиотаж был, был… Ну, да ладно, музей ты вспомнил — пошли дальше! Если пересечь проспект, мы выйдем к предместью и, собственно, к тому месту, где ты однажды чуть не лишился жизни. Но туда мы сегодня не пойдем, я подготовил тебе другой маршрут.

— Очень мило

с твоей стороны.

— Знаю, знаю, не благодари.

* * *

— Давай зайдем в это кафе?

— Давай! Как оно называется?

— Новостное…

— Здесь, наверное, очень дорого, да?

— Недешево, но ничего — я угощаю! Неплохо, правда?

— Да, ничего.

— Это одно из лучших мест города! Во всяком случае, находясь здесь, не чувствуешь себя в прошлом веке. В общем, это одно из немногих мест в городе, где не противно и даже наоборот. Здесь очень много иностранцев, бизнесменов, журналистов, послов.

— И, судя по всему, шлюх…

— Да, этого добра тоже хватает. Почти все девочки проходят через руки хозяина. Они приходят сюда за хорошей жизнью. Зачем работать или учиться, если можно прийти сюда, заказать сок, посидеть полчаса, и к твоему столику обязательно подкатит какой-нибудь хозяин жизни. Вот, посмотри!

Рядом сидели трое. Пожилой германт, девушка-переводчица и ее ровесница, ярко накрашенная, пухлая блондинка.

— Он спрашивает, нравится ли вам кино? — поставив чашку, спросила переводчица.

— Ну, можно сходить, да…

— Ja! — перевела девушка.

Беседа явно не клеилась, впрочем, ее участники прекрасно понимали, что все происходящее не более чем формальность. Дальше будет проще. Подруги рассказывали — друзья объясняли. Это первая и последняя встреча с переводчиком. Затем прекрасный финал: он будет кормить ее и одевать, она — любить его, максимум несколько раз в месяц. На большее старика все равно не хватит. Так почему бы и нет? От него неплохо пахнет, к тому же ее парень не против. Мама тоже не против, если только этот иностранец хороший человек. В кухне давно не делали ремонт. А эти германты, говорят, народ довольно порядочный, во всяком случае если у них что-то случится, он уже не сможет не дать ей на ремонт.

— Как говорит Михалок, блядство, возведенное в культ.

— Кто такой Михалок?

— На вот, послушай! — Стас передал Циску плеер и, подняв руку, подозвал официанта.

— Ничего себе, какой тонкий.

— Бывают и тоньше. Ты слушай!

Франциск покрутил диковинную вещицу в руках и, вставив наушники, нажал на треугольник. Знакомый голос запел:

Грай! Шукай! У снах юнацтва свае мары! Грай! Гукай! Вясны зяленай цёплай чары! Грай! Спявай! Дружна песні райскай волі! Грай! Грай! Гані быкоў — вярнецца доля!

Слушая песню, Франциск смотрел на переводчицу. Слишком нагло, пристально, в упор. Не отрывая карих, голодных до красоты глаз. Циск до того, очевидно, рассматривал девушку, что Стасу пришлось одернуть друга.

— Эй-эй, хватит на нее так пялиться!

— Странно. Не понимаю. Совсем не понимаю! Почему этот германт хочет повалить тупую накрашенную шалаву, а не ее?

— Ты имеешь в виду переводчицу?

— Да.

Она же гораздо красивее! Ты только посмотри на нее! Она же в сто раз лучше! Она восхитительнее, если так можно выразиться, и уж точно умнее.

— Мне кажется, в твоем вопросе заложен ответ. Зачем ему эти мучения? К чему все эти длинные бесполезные разговоры о кино и литературе? Здесь он иностранец, а у себя какой-нибудь простой механик. То, что он сейчас спрашивает ее о кино, так это ведь ничего не значит. Это все пыль в глаза. Но этой пыли не хватит на переводчицу. А зачем ему трата нервных клеток и опасения вроде: «А вдруг не даст?». Он же сюда не в остроумии приехал упражняться! Секс-туризм подразумевает немного другие отношения. Он платит деньги и хочет получить результат. Это же всем понятно! Когда почти на все производимые в стране товары наложены континентальные санкции, бабы едва ли не единственный товар, которым можно торговать. Этой блондинке еще награду надо дать. Поверь, своими сиськами она притягивает в страну гораздо больше капитала, чем какое-нибудь заброшенное предприятие в сорока километрах отсюда. Переводчица не ляжет под него авансом, а этой бляди достаточно того, что сегодня он оплатит ее сок. Она готова рисковать. Собственно, она спит с ним только потому, что он иностранец. У него хер с запада, понимаешь? Переводчицу этим не взять. Она сама может поехать за рубеж. Она знает, что он обычный отец семейства, который живет в маленьком городке на границе.

— Мне кажется, я знаю ее.

— Шалаву?

— Переводчицу.

— Да уж, конечно! Тебе теперь будет казаться, что ты знаешь всех красивых девушек.

— Нет, правда!

— Ладно-ладно, может и знаешь. Хочешь познакомиться с ней?

— Я не очень помню, как это делать. Да и к тому же, как ты себе это представляешь. Подойти к ним, прервать их разговор и сказать: «Привет, я десять лет пролежал в коме, мне кажется, я тебя знаю, давай попробуем вспомнить, откуда?»

— Начало, по-моему, неплохое. Правда, она скорее всего подумает, что ты нищий студент, у которого нет денег и который, вместо того чтобы произвести на нее впечатление деньгами, выдумал какую-то идиотскую историю.

— Вот именно.

Расплачиваясь, Стас рассказывал, что в этом кафе на столах часто стоят микрофоны, и что, вполне возможно, даже их нелепый разговор прямо сейчас прослушивают. Впрочем, сказал Стас, ему все равно. Он человек маленький и государству вряд ли интересен.

— До выборов они все равно никого трогать не будут. Создают впечатление, что в стране настоящая демократия. Все самое страшное начнется потом — когда его в очередной раз переизберут. Вот тогда настанет… В этом здесь никто не сомневается!

Вновь оказавшись на проспекте, Стасик с гордостью взял на себя роль проводника. Он показывал новые магазины и кафе, рестораны и благоустроенные скверы. Стас испытывал некоторую гордость за косметические изменения в родном городе, и все это совсем не трогало Франциска. За десять лет в городе почти ничего не изменилось. Рекламирующая телевизоры вывеска была и тогда, ресторан быстрого питания стоял на том же месте. Мрамор, из которого теперь были сделаны все поребрики, не впечатлял, но, напротив, напоминал о прошлом. Франциск разглядывал прохожих и замечал, что в массе своей это были серые, грустные, забитые люди. Они не улыбались. Как и тогда, в его детстве. Как и тогда, они опускали глаза.