Ц-41. Из записок разведчика
Шрифт:
— Петр Иванович.
Подполковник посмотрел на меня. Я понял его.
— В 1940 году вы, кажется, носили другое имя, — тихо, будто про себя, проговорил я. — Ганс, как будто.
Лицо Киреева на какой-то еле уловимый миг окаменело, а потом в глазах его опять вспыхнул страдальческий огонек.
— Тут какая-то ошибка, — быстро проговорил он.
— Тогда пеняйте на фотографа, что он вместо Петра Киреева усадил перед объективом аппарата вас, — выложил перед Киреевым одну за другой фотографические карточки Фокин. — Жалобу адресуйте в Варшаву.
Незнакомец дрожащими руками
— Мало ли есть похожих друг на друга людей, — отложил он карточки в сторону.
…Допрос нарушителя продолжался долго. Он клялся и божился, что не имеет никакого понятия, кто изображен на снимках. Притом здесь снят спортсмен, а он, какой он спортсмен! Он сроду на снарядах не бывал, да и плавать не умеет. А тут — на пляже… Нет, нет! Он всю жизнь работает, занимается физическим трудом.
Незнакомец для убедительности начал всхлипывать, размазывая по лицу слезы грязными руками.
— Что-то ни мозолей, ни ссадин не вижу на ваших руках, — улыбнулся Фокин. — Успокойтесь! Зачем же так расстраиваться, — протянул ему подполковник стакан с водой.
Киреев жадно прильнул к его краям. Кадык так и подпрыгивал, судорожно отсчитывая глотки. Потом он попросил разрешения закурить.
А подполковник тем временем, достав из стола лупу, молча разглядывал на стакане отпечатки его грязных пальцев. Киреев насторожился.
— Какая неприятная случайность! — с досадой в голосе произнес подполковник. — Загадочный Ганс Б. как две капли воды, похож на Киреева. А отпечатки пальцев Киреева в точности совпадают с отпечатками Иванцова.
И подполковник положил перед ним записку, найденную в кармане повешенной, и снимок отпечатков пальцев на комоде.
Киреев побледнел.
Тихо скрипнула дверь и в комнату вошла седая женщина. Фокин слегка улыбнулся ей и молча указал глазами на нарушителя.
— Он, — тихо проговорила она.
Киреев вздрогнул всем телом и повернулся на голос.
В дверях стояла Телегина.
Фокин также взглядом поблагодарил ее и отпустил.
— Судите! — зло выкрикнул нарушитель и, не спрашивая разрешения, сам взял со стола папиросу. — Я убийца! Судите! Если можно судить за то, что убил предателя. Она хотела меня выдать немцам… И я решился на преступление… Я бежал из немецких лагерей.
— Все это липа, гражданин Киреев-Иванцов! — перебил его подполковник. — Давайте не будем терять время напрасно.
— Я вам чистосердечно признаюсь… Каюсь.
— Довольно чепухи! — поднялся из-за стола Фокин.
— Хорошо! — вызывающе распрямил плечи Киреев. — Я молчу. Больше вы от меня ничего не услышите.
— Что ж, дело ваше, — снова опустился на стул подполковник Фокин. — Только вряд ли вам это удастся. Думаю, сами заговорите…
Он сделал большую паузу, закурил. Потом посмотрел Кирееву прямо в глаза. Тот не отвернулся. Взгляды их скрестились — спокойный и твердый у Фокина и вызывающий, колючий у Киреева. На заросших скулах нарушителя вздулись желваки. Несколько минут они сидели молча, глядя друг другу в глаза.
— Мы вас ждали именно сегодня, господин Блюминг, — медленно проговорил наконец подполковник.
Глаза Киреева казалось
— На пушку берете? — не скрывая злобы, процедил он сквозь зубы.
— Вы спешили к вашим агентам, — продолжал Фокин, не отвечая на его вопрос и не сводя взгляда с нарушителя. — Что ж… Искать их хлопотно… Пароли, явки. Мы облегчили вашу задачу.
При этих словах Фокин нажал рукой кнопку с левой стороны стола и бросил перед нарушителем фотокарточку одного из задержанных шпионов, Лоханкина.
— Узнаете?
В ту же минуту на пороге появился человек с дряблым лицом.
Киреев отвел взгляд от подполковника, посмотрел на фотографию, обернулся к вошедшему.
— Нет, не узнаю! — решительно проговорил он.
Еще раз нажата кнопка, и перед столом стоит низенького роста пухлощекий человек. А перед Киреевым — фотокарточка Буряка.
— Тоже не узнаете? — спросил Фокин.
— Нет! — также твердо, но уже заметно нервничая, отвечал Киреев.
— Хотите, встретим вас также с вашим Е-13, гражданином Михайловым, и его помощником, дедом Максимом?
— Не надо! — громко выкрикнул Киреев и судорожно схватился за воротник рубашки. Я сразу догадался — яд! Он хочет отравиться!
В один миг подскочил к нему и что было силы ударил снизу в подбородок. Киреев вскрикнул. Тут же вбежали несколько солдат и скрутили нарушителя.
Киреев, опустив голову, зло сплевывал на пол кровь — раскусил при ударе язык.
— Сейчас расстрел? — вдруг спросил он у подполковника.
— Нет, — засмеялся Фокин, — виселица. А вы что же думали — молиться на вас будут?
До вечера Киреев упорствовал, молчал. А потом все-таки заговорил.
— Давно бы так, — улыбнулся Фокин. — Давайте ваш посмертный жетон.
Киреев потребовал отвертку. Отвинтив шурупы каблука у левого ботинка, он бросил на стол блестящую золотую пластинку. На ней было выгравировано:
«Школа дубель-В. Блюминг. 18-41».
Блюминг раскрывает секрет
После долгих препирательств Блюминг наконец раскрыл карты.
— Пастухова — приемная дочь русского эмигранта, проживавшего в Дрездене. Карьеру разведчицы она начала раньше, чем сама об этом узнала. А когда узнала, было уже поздно, — начал рассказ Блюминг.
Ганс Блюминг — профессиональный разведчик, «специалист» по России, руководил в то время секцией гимнастики в Дрезденском спортивном клубе. Его учениками была по преимуществу русская эмигрантская молодежь, в том числе и Анна Пастухова. Она импонировала ему и не скрывала своей к нему привязанности. Он не преминул этим воспользоваться, оказывал ей всяческое внимание, охотно беседовал после занятий в клубе, приглашал в кино и даже завел знакомство с ее родственниками. Сначала исподволь, а потом и откровенно он стал выведывать у нее о настроениях русских эмигрантов. По материалам, собранным Блюмингом через Анну Пастухову, несколько человек было взято гестапо. Среди них ее названый брат, родной сын Пастухова.