Царь Борис, прозваньем Годунов
Шрифт:
Но этот страх имеет и обратную сторону. Ужасное притягивает, очаровывает, завораживает. Поэтому в сердцах народов европейских рядом с неосознанным и непонятным страхом будет гнездиться тяга к народу русскому, столь же неосознанная и не менее сильная. И многие, повинуясь этой тяге и презрев страх, будут устремляться к земле Русской, чтобы прикоснуться к ней руками, чтобы вдохнуть ее воздух, и на всю оставшуюся жизнь будут очарованы ее просторами, дружелюбием и храбростью мужчин, красотой и лаской русских женщин. И тогда любовь победит страх, все страхи.
Глава 6
Гибель богов
В годы Симеонова правления не единожды посещала меня мысль удалиться в свой удел, в Углич, но княгинюшка каждый раз отговаривала. Довод у нее был один: скучно там будет. И я признавал ее правоту, хоть и было мне немного обидно. Но что поделать? В молодые годы некоторая монотонность и однообразие сельской жизни скрашиваются ненасытной страстью любовной, в старости тишина сельская предоставляет нам столь желанный покой, а в годы промежуточные душа и тело тянутся к деятельности, даже и в развлечениях. Княгинюшка и была вся в своих делах, в которые я особо не вникал, все летела куда-то в возке своем, все что-то переделывала в палатах дворца нашего, что ни день, принимала на своей половине нескончаемых подруг-тараторок, от которых я бежал, едва их завидев. Была в ней какая-то неуемность и даже ненасытность, будто веселием этих лет она стремилась возместить годы затворничества в Александровой слободе, а быть может, просто жаждала взять как можно больше от жизни на излете бабьего веку.
Наверно, будь я при каком-нибудь деле, и я бы не помышлял об отъезде в Углич, был бы столь же деятелен и сожалел бы только о короткости дня. Но, как я уже говорил, не звали. Так что, бывало, целыми днями валялся на кровати, хорошо, если с книгой, и хандрил. Лишь одно утешало меня в эти годы — Иван.
О, как он изменился! Слетело, аки шелуха, все наносное, и выявилась душа, Богом данная. Стал он подобен отцу своему, брату моему возлюбленному, не только внешне, но и внутренне. Худое воспитание и развратное окружение подавили или искривили чистые порывы его души, но самой души не затронули, быть может, развратители и не знали, что у человека душа имеется. Сколько грязи было вокруг Ивана — немудрено было испачкаться! И много грязи на него налипло — чего скрывать! Но только налипло.
Тут можно и другое сравнение привести, с черной краской, на разные сорта дерева наносимой. В мягкое дерево краска вся впитывается, так сразу и не поймешь, сверкает дерево, светится непорочной чистотой, а разрежешь — внутри все черное. А на иное, твердое черная краска ложится непроглядным панцирем. Но поскребешь немного — так и соскребешь всю без остатка, и явит тебе дерево свою чистую сердцевину.
То же и с Иваном произошло. Был он во всем подобен царственному дубу — и телесной мощью своей, и твердостью сердцевины.
Возьмем самый больной для меня вопрос — о вере. Вы помните, как я страдал в слободе Александровой, наблюдая и даже участвуя поневоле в непристойных действах Иванова братства, копирующих глумливо обряды нашей святой церкви. Но вотще старались искусители отвратить Ивана от веры православной и склонить его к учениям еретическим. Освободившись от их пут, вернулся Иван в лоно прародительской церкви. Как это часто бывает, с рвением даже избыточным. Не много я знал людей, которые бы сочетали такую сильную мужественность с такой же ревностью к делам веры. Быть может, только одного подобного и знал — брата моего.
Иван молодой не только
В этом у Ивана немного опыта было, и он обратился ко мне за советом. Но я, памятуя собственные старые попытки, отказался, сказав, что жития святых мне не даются, вот кабы мученик какой сыскался. Тут Иван прервал меня, воскликнув: «Да как можно мучения описывать?! Я бы не смог! Творить мучительство — грех, но грех этот может быть прощен Господом, если увидит Он, что творилось это в пылу страстей или по неразумению и если душа грешная падет к престолу Его в раскаянии искреннем. Но нет прощения тем, кто взирает на мучения других людей с равнодушием, и тем более со сладострастием. Что уж говорить о тех, что описывают эти мучительства, смакуя все детали! Это даже не смертный грех, это извращение природы человеческой, созданной Господом по подобию своему».
Хоть и любовался я горячностью Ивана, но все же обиделся немного за такую оценку трудов моих давних, приносивших мне столько радости ощущением вдохновения, от самого Господа снисходящего. Поддел я Ивана: «По-твоему получается, что самые великие грешники те, кто читают описания мучительств разных».
— Истинно так! — воскликнул Иван в запальчивости. — Дважды грешные извращенцы и дважды извращенные грешники! — Тут замолчал, вероятно, потрясенный несуразностью сказанного, затем вдруг рассмеялся и сказал, обняв меня: — Эх, дядюшка, дядюшка, милый дядюшка! Какже я тебя люблю!
Ой, что-то на лист капнуло. Вот еще. Пятно теперь будет. Откуда взяться дождику в комнате? Вроде перестало. Ничего, подожду немного, пока просохнет, и дальше продолжу.
Такие перепады настроения для Ивана были редкостью. Вообще, избавившись от призрака Александровой слободы, он стал много спокойнее. Тогда, как вы помните, он попеременно впадал в угрюмость и хандру или, наоборот, в деятельное истерическое возбуждение, редко пребывая в спокойствии. Чтобы как-то смирить свою нервную натуру, он тогда потреблял много всяких снадобий, кои готовил ему окаянный Елисейка Бомелиев.
Я вам так скажу: один вред от всех этих снадобий, порошков да травяных настоев. Облегчение от них — одна видимость. В первый раз чуть-чуть поможет, а во второй уже нет, потому что мало, потребляешь больше, и опять облегчение ненадолго. И так до тех пор, пока вообще жизни видеть не будешь, а только сидеть да непрерывно снадобья потреблять. Есть куда более верные средства! В первую очередь, конечно, молитва и пост, очень успокаивают, но лучше всего добрая прогулка на лошади, мало тебе трех часов — скачи до вечера, а потом за стол да под теплый бочок — то-то успокоишься! А из всех снадобий, порошков да травяных настоев я бы дозволил только две настойки — на зверобое и на перце, они не только против всех телесных болезней действенны, но и против нервов разгулявшихся.