Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
— Так ведь Димитрий мне это обещал! Я понимаю, что моему будущему народу это вначале не понравится. Я уж специально по совету папеньки написала письмо Святейшему с просьбой разрешить мне при венчании в Москве принять причастие по православному обряду. Вот, ждем ответа. Из-за этого и не едем.
Я отправился немедленно к папеньке. Устроившись поудобнее с кубком токайского, повел разговор хитро, показал, что я все знаю и нисколько этим не возмущаюсь, посетовал вскользь на задержку ответа из Рима и даже посочувствовал Мнишеку в его сложном положении. Не преминул заметить, что у Димитрия от меня тайн не было, что он у меня, как у старшего в роду, просил благословения его планам и я, конечно,
ленным вопросам все их одобрил. Господь простит мне эту маленькую ложь, тем более в разговоре с выучеником иезуитов!
Воевода, вначале напряженный, под конец расслабился и, обняв меня со слезами щ глазах и освежившись изрядным кубком вина, заговорил совершенно открыто. Много чего наговорил, иное я предпочел бы и не знать. Среди прочего рассказал и о договоре, который был подписан между ним и Димитрием.
— Знаю, Димитрий сказывал, — заметил я небрежно, хотя все во мне клокотало от возмущения. До чего дошли эти европейцы — заключать договор кабальный с законным и бесспорным претендентом на престол, да еще письменный! Но я виду не подал и продолжал столь же безразличным тоном: — Там одна неясность возникла, обычная, впрочем, при передаче изустной. Соблаговоли договор посмотреть, я тебе укажу.
И ведь дал! Я быстро пробежал глазами свиток. Что-то я знал, потому что сам и выполнял во время посольства моего. Равно как и о разрешении Марине свободно исповедовать в Москве свою веру. А вот это что-то новое: будущей царице отдавались в полное владение Псков и Новгород со всеми землями и удел этот сохранялся за ней как в случае смерти Димитрия, так и при бездетности Марины. И — о, ужас! — Марина получала право строить в пожалованных ей землях католические храмы, монастыри и школы. Не был забыт и сам Мнишек, ему обещались богатые вотчины в Смоленском и Северском княжествах.
— Вот, нашел! — сказал я, всем своим видом изображая радость. —Димитрий говорил о Чернигове, а я его здесь не нахожу.
— Обещал, истинный Бог, обещал! — вскричал в ответ Мнишек. — А потом взял и переобещал Сигизмунду! Как нехорошо! Так честные люди не поступают! Прощения просим! — спохватился он.
Но обида от упущенного богатого города не дала ему успокоиться, только заставила перенести претензии на безответного короля, и так, распаляясь и еще более подогревая себя токайским, Мнишек выложил мне содержание тайного договора Димитрия с Сигизмундом, о котором воевода был неожиданно хорошо осведомлен. Его я вам и передавать не буду, зачем, коли Димитрий его выполнять не собирался. Эта же мысль весьма
ободряла меня во время рассказа Мнишека и способствовала появлению всяких хитроумных наводящих вопросов.
После всех этих разговоров моя тревога за Димитрия только возросла. Не успокоил меня и долгожданный ответ из Рима. Папа Римский отказал Марине в ее просьбе. Как говорится у нас в народе: с паршивой овцы хоть шерсти клок! Отказ Папы разбил все сомнения и колебания Марины, а решительный тон вызвал столь же решительные ответные действия — Марина засобиралась в дорогу. Неужели Папа думал, что она в угоду ему откажется от короны Русской?! Если думал, то он, да простят меня католики, среди которых попадаются умные люди, полный... нет, лучше все же промолчу, потому что среди католиков есть и истинно верующие, а еще больше обидчивых. Но и они должны признать, что Папа своими руками толкнул Марину в объятия истинной православной церкви. Нарушив раз высочайший запрет, дальше трудно остановиться. Это
Оставалось последнее препятствие для отъезда — наряды. Нет, этого я уже не выдержал! Оставив Власьева отдуваться в одиночестве, вскочил в седло и устремился в Москву.
Две недели счастья
[1606 г.]
Принял меня Димитрий хоть и сразу, но нелюбезно. Но я не обиделся, ведь Димитрий ожидал увидеть перед собой совсем другое лицо. А что гневливо хмурил брови, так это от смущения. По-хорошему все наоборот должно было быть, это я должен был хмуриться гневливо, а он передо мной лебезить, потому как виноват. Но я удовлетворился тем, что он хотя бы вину свою чувствует, оттого и смущается, а смущение гневом прикрывает. На то он и царь.
Великая была вина, меня княгинюшка, едва я на порог ступил, так и огорошила: Ксения постриг приняла.
— Как же так! — вскричал я. — Ни на один день вас одних оставить нельзя! Возвращаешься и только об одном думаешь — что вы еще сотворите? Ты-то куда смотрела?
— Она сама так решила, — тихо, сквозь зубы ответила княгинюшка, знать, обиделась на меня, что не обнял с дороги, подарки не раскинул, а раскричался с порога.
— Сама! — зло рассмеялся я. — Молодая, красивая, здоровая, да по своей воле в монастырь — ни в жизнь не поверю! Заставили голубку нашу, застращали! О!.. — Я воздел руки к небу.
Быть может, и выкрикнул я тогда имена тех, кто на Ксению давил, и Димитрия при этом помянул, но мог и про себя затаить, значения это не имело, княгинюшка меня и без слов понимала.
— Димитрий здесь ни при чем, — сказала она, — даже Марфа никак в это дело не мешалась, Ксения сама все решила. Ты
ее не кори, третьего жениха потеряла, какое же женское сердце такое выдержит.
У женщин всегда так, чуть что — на сердце кивают. А до того, что еще одна родовая ниточка прервалась, им и забот нет. Сколько их осталось, ниточек-то. Однопалый покажет.
Взгрустнулось мне. Обнял я княгинюшку, сели мы рядышком на лавку, поплакали вместе над судьбой несчастной Ксении. Привязались мы к ней и вот опять, в который раз осиротели. И оттого волнами возвращалась злость на Димитрия: он, он во всем виноват, пришел, поманил надеждой на счастье, разбил сердце девичье и в кусты. Нам же, двум старикам, теперь вдвоем горе горевать.
Успокоившись немного, я подумал, что так, может быть, и лучше, для Ксении лучше. Боюсь, что замуж ее выдать нам бы уж не удалось, женихов ей под стать во всем мире немного сыщется, а тут еще возраст солидный — двадцать один год и все эти предшествующие истории. Помыкалась бы несколько лет и все одно монастырем бы кончила. «Надо вклад сделать побогаче, чтобы не было голубке нашей никаких неудобств», — мелькнуло у меня в голове.
— Уже распорядилась, — донесся до меня голос княги-нюшки.
— Милая ты моя! — растрогался я и поцеловал княгинюшку в щечку.
— Так скоро ли? — спросил Димитрий, когда я ему обстоятельно доложил о нашем посольстве.
— Со дня на день! — заверил я его. — Воевода Мнишек обещал сразу, как двинутся, гонца выслать, чтобы посольство для встречи выслали.
— Уж давно снаряжено! Что же до гонцов воеводских, то каждый день летят, да все без дела, лишь с просьбами пустыми.
— Чай, о деньгах, — догадался я.