Царь Иисус
Шрифт:
— Что это значит? Неужели мы должны есть то, что не любим, в Божий праздник, словно греки, вкушающие плоть и пьющие кровь своего бога во время мистерий?
Он поднес чашу к губам и принял хлеб, но не стал ни пить вина, ни есть хлеба.
— Господи, — сказал Петр, — ты не дорассказал историю о виноградарях и хозяине. Неужели они осмелились убить его сына?
— Они схватили его, вывели вон и убили.
Тут, заметив, как он печален, все притихли, кроме Фаддея и Симона Кананита, сидевших дальше других и громко споривших о том, кому из них больше зачтется в обещанном царстве. В конце концов они тоже, смутившись, замолчали. Все, не
— Один из двенадцати убьет меня, — нарушив наконец молчание, сказал он.
Ученики в изумлении пооткрывали рты. Щеки у них запылали от незаслуженного оскорбления, и они недоверчиво переглянулись.
— Один из вас убьет меня, один из вас, бравший с этого блюда, как сказано в псалме: «Даже человек мирный со мной, на которого я полагался, который ел хлеб мой, поднял на меня пяту».
Ученики стали спрашивать:
— Это я? Это я?
Иисус поглядел на них невидящими глазами и пробормотал непонятное:
— Высокую же вы дали мне цену!
При этих словах у Иуды упало сердце, и словно молния пронзила его мозг. Он понял.
Рассказ о пасхальной трапезе придется прервать, чтобы рассказать еще одну историю, без которой нельзя ничего понять. Ее можно найти, правда несколько туманно изложенную, в последних главах Книги пророка Захарии. Автор этих стихов жил во времена Се-левкидов, и его не надо путать с автором первых глав, который жил вскоре после вавилонского пленения. Сначала он рассказывает о том, как, внезапно подчинившись пророческому зову, дал клятву служить Иегове, сменил городскую одежду на сельскую — обычную одежду пророков Иеговы — и смастерил себе два посоха, которые назвал Благословение и Узы. Вооружившись ими, он отправился пасти стадо, то есть проповедовать покаяние, как это делали его предшественники, прорекая людям милость Господню, если они повернутся к нему, и сильное недовольство, если нет. Издревле пророки были верными помощниками священнослужителей. В то время как те ловко и без помех служили в Храме, пророки, не жалея сил, бегали по всей стране и наставляли людей на истинный путь. Однако даже не все пророки, современники Захарии, сохранили культ Иеговы, ибо Селевкиды вовсю насаждали поклонение богам-олимпийцам и небесной царице, и Иегове пришлось уйти в тень. Захария остался чуть ли не в одиночестве и проповедовал глухим.
Разозлившись, он стал орать на рынках: Не буду пасти вас! Господь говорит: «Умирающая — пусть умирает, а гибнущая — пусть гибнет, а остающиеся пусть едят плоть одна другой».
Взяв в руки жезл Благоволения, он при всех переломил его надвое и отправился в Храм, чтобы стать Храмовым рабом и никогда больше не появляться на нечестивых улицах Иерусалима.
— Я пришел посвятить себя Богу, — сказал он священникам в Храмовой казне. — Какую плату вы мне дадите?
И они с насмешкой ответили ему:
Мужу в расцвете сил, решившему отдать себя
Богу, Законом установлена плата в пятьдесят шекелей, 'а женщине — в тридцать. Однако, согласно восьмому стиху двадцать седьмой главы Левита, нам разрешено снижать плату низшим священнослужителям. Так вот, бесценный пастух, мы оцениваем тебя в тридцать шекелей, потому что ты болтлив, как женщина.
Они отвесили тридцать шекелей (которые были тяжелее финикийских шекелей того времени) из хранилища и отдали их ему со словами:
— Иди к первосвященнику, и пусть
— Высокую же вы дали мне цену! — разъярился Захария.
Он медлил в нерешительности, держа в одной руке тридцать шекелей, а в другой — остатки посоха, когда там же в Храме увидал гивеянина-горшечника, мявшего глину босыми ногами, потому что в то время гиве-ян — нечистую гильдию кананитов — приглашали работать в Храме. Поддавшись гневу, он бросил тридцать шекелей под ноги горшечнику, чтобы тот затоптал их в глину, — это символическое действо хорошо отражает его чувства, — и выбежал из Храма свободным человеком и пророком.
На базарной площади, криками собрав вокруг себя людей, он переломил второй посох, названный Узы, и воскликнул:
Именем Господа расторгаю братство между Иудою и остальным Израилем!
Здесь заканчивается пролог и начинается главная часть. Захария видит себя по воле Божией в страшной роли: он становится пастухом, который не ищет отставших овец, не заботится о больных, не спасает заблудившихся, то есть Негодным Пастухом, оставляющим стадо, но (словно левиты в Храме) едящим мясо тучных. Ужасное противоречие: он понимает, что лживо проповедует именем Господа, хотя из истинной любви к Господу берет все грехи людей на себя.
Там есть такие стихи (я приведу их, как они были изначально написаны, пока их не исказили греческим переводом):
Горе негодному пастуху, оставляющему стадо! меч на руку его и на правый глаз его! рука его совершенно иссохнет, и правый глаз его совершенно потускнеет. О меч! поднимись на пастыря Моего и на ближнего Моего… порази пастыря, и рассеются овцы. И Я обращу руку Мою на малых.
Он видит себя, лживо проповедующим во дворах Храма, пытающимся пробудить в людях стыд, но в конце концов слышит, как его собственные отец и мать кричат ему:
— Тебе не должно жить, потому что ты ложь говоришь во имя Господа.
Поразят его отец и мать, родившие его.
И злу наступит конец. Люди устыдятся и покаются. Господь явит им Свою милость. Благоволение Господне прольется на Иерусалим, и он очистится от грехов. Все идолы будут повержены, а все лживые пророки, служившие Небесной Богине, Таммузу, Дионису, Зевсу, изгнаны из города. Захария видит, как они селятся в ближайших деревнях и там выдают себя за простых земледельцев, показывая раны, которые они сами нанесли себе во время оргий, и жалуясь, что их били в доме любящих их. Тем временем жители Иерусалима будут смотреть на мертвого человека и в конце концов поймут, что он своей якобы ложью спас их от уничтожения, и они будут горько оплакивать его, как если бы он был их единственным сыном.
Но грядет День Господа. Все народы объединились против Иерусалима. Город взят, разграблен, жены обесчещены, половина жителей уведена в плен. Тут неожиданно является Сын Божий, становится ногами на Масличную гору, и она раздваивается. И верующие, спасшиеся от врагов, бегут в долину укрыться в тени. И будет в тот день: не станет света, светила удалятся. Лишь в вечернее время явится свет. И будет в тот день: живые воды (фарисеи эту метафору объясняют как «святая вера») потекут из Иерусалима, половина их к морю восточному и половина их к морю западному. Две трети людей погибнут, а третья часть останется. И она будет очищена, как золото или серебро очищаются в огне. Иегова говорит: «Это мой народ», и они скажут: «Господь — Бог мой!»