Царь Иисус

Грейвз Роберт Ранке

Гамалиль и Иосиф разошлись в разные стороны, чтобы через некоторое время опять сойтись у входа в Резиденцию, однако Пилат и Варвата в сопровождении чиновников и их жен уже уехали праздновать победу роскошным обедом у Вифлеемских прудов. Управитель сказал, что его хозяин намеревался вернуться поздно, и предложил обратиться к представителю Пилата, начальнику войск, расквартированных в Кесарии.

Расстроенный Гамалиль вместе с сопредседателем, членами Великого Синедриона и членами Высшего суда отправился в Дом из тесаного камня просить Иегову о милости. Признавшись в своей слабости и греховности, пропев покаянные псалмы, они стали на колени и принялись плакать и молиться, чтобы Всемилостивый спас невиновного человека, который должен быть предан проклятью, и если нельзя спасти

его жизнь, то пусть хотя бы спасет его душу.

В конце концов Гамалиль сказал:

— Братья, мы вместе молили Всемилостивейшего о заступничестве. Теперь разойдемся по своим домам и со своими семействами будем молиться, пока не настанет время вспомнить наш двойной долг и воспрянуть к веселью, как должно быть в субботу и на Пасху. Может быть, поверив в нашу любовь, Господь смилостивится над нами и не будет звать Израиль продажной женщиной, потому что только продажные женщины продают своих детей в рабство, и только продажные женщины презирают любовь.

Все согласились с ним. Книжники возвратились в свои дома, где они весь день оплакивали Иисуса и взывали к Богу — к огорчению своих домашних и гостей, которые вынуждены были делать то же самое, и вновь взвеселились, когда на город сошел вечер. Таким образом (евиониты уверены в этом), сбылось еще одно пророчество Захарии — великое оплакивание в Иерусалиме убитого пророка:

И будет рыдать земля, каждое племя особо: племя дома Давидова особо, и жены их особо; племя дома Нафанова особо, и жены их особо; племя дома Левиина особо, и жены их особо; племя Симеоново особо, и жены их особо.

Все остальные племена — каждое племя особо, и жены их особо.

Иуда, вместе с остальными свидетелями все утро прождавший возле Резиденции, то тешил себя надеждой, то впадал в отчаяние, пока наконец не узнал, что план Никодима не сработал и Иисуса приговорили к распятию. Едва его отпустили, он бросился в Храм. Ворвавшись к казначею, кинул тридцать шекелей на широкий стол перед ним.

— Это плата за невинную кровь! — крикнул он. Чиновник, представлявший главного казначея, холодно сказал:

— А мы тут при чем? Деньги твои. Если ты согрешил, сам улаживай свои дела со Всемилостивейшим.

— Высокую же вы дали цену за пророка! Брось это проклятое серебро горшечнику, чтоб исполнилось пророчество!

Он выбежал из Храма и, встретив на мосту сына Никодима, уговорил его идти с ним за город. Там Иуда выбрал место и принялся уничижать себя перед Богом, громко крича:

— О Господи Израиля, яви милость к несчастному, повинному в грехе гордыни и трусости, который по своей великой глупости предал Помазанника Твоего на большее, нежели просто смерть. Пусть случится так, как во времена отца нашего Авраама, когда его сын Исаак послушно пошел к алтарю с дровами на спине, и как теперь идет Помазанник Твой. Тогда Твое сердце смягчилось, и Ты принял в жертву барана. Господи, возьми мою жизнь вместо жизни учителя. Даже прокляни меня, пусть только на нем не будет проклятия. Ибо сказано: «Проклят пред Богом всякий повешенный на дереве». Спаси ему жизнь, и пусть тот погибнет, кто слишком сильно любил его! — Тут Иуда поцеловал своего плачущего спутника и сказал ему: — Сын Никодима, настало время исправить ошибку твоего отца. Ты должен меня повесить, ибо я не могу быть столь неблагодарным Всемилостивейшему, чтобы сохранить себе жизнь. Если ты откажешь мне, я убью тебя. Жизнь за жизнь.

Не видя другого выхода, сын Никодима взял у Иуды пояс, сделал из него петлю и повесил Иуду на уродливом терне подальше от людских глаз.

Главный казначей не мог допустить, чтобы вдвойне оскверненные серебряные монеты попали в Храмовую казну. Поэтому он «отдал их горшечнику», то есть купил на них ту самую землю, на которой был найден мертвый Иуда, и она стала называться Горшковым полем, потому что на ней было множество битых горшков и стояла развалившаяся печь для обжига. Потом ее переименовали в Акелдама, что значит «земля крови», и оставили в запустении на веки вечные.

Позволь мне не высказывать собственных суждений об Иуде, достаточно того, что я пересказал его историю, как ее услышал. Александрийская секта хре-стиан, называющих

себя каинитами, прославляет Иуду на том основании, что, не предай он Иисуса, не было бы ни распятия, ни поглотившей смерть победы. Евиониты же отвергают эту точку зрения как зловредную. Они говорят: «Иуда был учеником, давшим обеты, и он должен был исполнить волю учителя, основанную на заветах и предсказаниях пророков. Недаром Иисус цитировал Моисея, где он воздает хвалу левитам за то, что они подняли меч против идолопоклонников. Все было бы в порядке, если бы Иуда подчинился приказу вместо того, чтобы предаваться жалости к себе, а потом нахально прятаться за спину учителя, по-дурацки пытаясь спасти его жизнь. Царство Божие, о котором его учили денно и нощно молиться, обязательно наступило бы, как это было предсказано Захарией». Но была ли вина Иуды, его трусость, уходящая корнями в его же разумность, тяжелее вины Петра, чья воинственность уходила корнями в неразумие, и искупил ли он ее своей смертью, пусть решает Господь, ведь это Он предопределил смерть Петра на кресте. Мы знаем только то, что Иуда и Петр отсрочили приход Великого дня.

Глава двадцать девятая ВЛАСТЬ СИРИУСА

В древности, кажется, во всех странах Средиземноморья распятие ежегодно было уготовлено Священному Царю в кругу необработанных камней или на терпентинном дереве, или на королевском дубе, или на фисташковом дереве, или на гранатовом дереве, в зависимости от обычая племени. Говорят, нечто подобное сохранилось еще в Северной Британии и в Галлии. Там приближенные царя привязывают его ивовыми ветками к дубу, обрубленному так, чтобы он был похож на букву Т. Потом царя украшают зелеными ветками, надевают ему на голову белый терновый венок и начинают бить его и издеваться над ним самым немыслимым образом, а потом сжигают живым. И все это время его приближенные, надев бычьи маски, пляшут вокруг него. Душа царя покидает тело, поднимается орлом в небо, как это случилось с душой Геракла, вырвавшейся из огня на горе Эта, и становится бессмертной, а люди-быки пируют на ее телесных останках. В Греции распятие частично сохранилось, но в несколько театрализованном виде — в так называемом ежегодном побивании камнями Зеленого Зевса в Олимпии. Нечто весьма близкое к галльской традиции можно найти в Малой Азии, Сирии и Палестине, особенно это относится к великому принесению в жертву дерева в сирийском Иераполе, а фригийский вариант император Клавдий перенес в Рим через двадцать лет после описываемых событий. Во всех этих случаях Священный Царь приносится племенем в жертву Богине-Матери.

Израильтяне во времена судей ежегодно распинали царя в Хевроне, в Силоме, в Фаворе и вообще повсюду, а Тав-крест как отличительный знак татуировали на лбу тех мужчин, из которых избирался Священный Царь. Как знак касты его еще можно найти у кенитов в Иудее и Галилее, а также в священных древнееврейских писаниях, но там у него два противоположных смысла. В Книге Бытия это знак убийцы Каина, эпонимического предка кенитов, а в Книге пророка Иезекииля — это святая печать на челе всех праведников, отличающая их в день мщения Иеговы.

Первая израильская династия Саула покончила с каннибализмом, и возник обычай каждый год, чтобы продлить власть царя, приносить в жертву дод, то есть того, кто его заменял. Так продолжалось до восшествия на престол доброго царя Иосии, во времена которого в жертву стали приносить барана, нарушая это правило только в случае засухи или другого стихийного бедствия, и это как бы было оправдано мифом об Аврааме и Исааке. Иосия отменил распятие, введя в обновленный им закон, так называемую Книгу Второзакония, статью о том, что распятый — не благословен, а проклят. Как только она, приписанная Моисею, была принята в качестве боговдохновенной, ее немедленно стали использовать для устрашения. Тело побитого камнями человека, повинного в богохульстве или каком-нибудь другом тяжком преступлении, прибивали к дереву, спиленному в виде Тав-креста, как бы объявляя, что этот человек проклят и не заслуживает нормальных похорон.