Царь Иоанн Грозный
Шрифт:
Воеводы сошли с коней пред раскинутым шатром князя Мстиславского, окружённым вооружёнными всадниками.
Мстиславский не мог скрыть досады при нечаянном прибытии Курбского. Он не желал иметь его свидетелем своих неудач и тем более не желал уступить ему славы взятия Вейсенштейна. Мстиславский знал, что ревельцы с боязнию ожидали приступа русских, не предвидя надёжной обороны, но не уходил от Вейсенштейна. Воины ослабевали в трудах, наряды гибли в болотах, запасы истощались, но, раздражённый неудачами, Мстиславский хотел одолеть Вейсенштейн
Владимир стоял среди суровых татар, готовых, по одному мановению военачальника, занести убийственное железо над своей невинной жертвой.
— Князь Курбский, я не ведаю, кто здесь первый воевода? — сказал Мстиславский.
— Тот, кого прошу я, — отвечал почтительно Курбский.
— Ты просишь и повелеваешь! — воскликнул Мстиславский. — Не я, но ты снял оковы с оскорбителя царского.
— В чём оскорблён государь?
— То царь и рассудит, — сказал надменно Мстиславский, — не имею времени с тобою беседовать.
Он повелел воинам наложить оковы на Владимира.
— А ты, — продолжал он, обратясь к татарскому голове, — как дерзнул преступить мои повеления, допустить снять с преступника цепи?
— Моя вина... — едва мог промолвить татарин, преклонясь пред Мстиславским.
— Посмотрю я, кто с тебя снимет цепи, — сказал Мстиславский и повелел заковать его.
— Если ты воевода, чтоб только налагать цепи, — сказал Курбский, — я не дивлюсь, что ты несчастлив в осаде Пайды. Нужно заслуживать любовь подвластных, чтоб легче было повелевать ими.
Мстиславский затрепетал от гнева; но укоризна была столь справедлива, что он смутился, не находя слов возразить. Басманов отвечал за него.
— Князь, Андрей Михайлович, не тебе так говорить старейшему и саном, и родом.
— Оскорбляя меня, — сказал Мстиславский, — ты оскорбляешь царя, который облёк меня властью.
— Не думай, что мудрый царь оскорбляется правдой, — сказал Курбский.
С этими словами он вышел из шатра; проходя мимо Владимира, он сказал:
— Терпи, добрый юноша! — и пожал его руку.
— Строптивый муж! — воскликнул Мстиславский. — Царь смирит тебя и решит спор между мною и тобой. — А ты, несчастный, — сказал он Владимиру, — сознайся в твоём преступлении.
Владимир молчал.
— Отвечай! — сказал Мстиславский.
— Отвечай, воевода тебя вопрошает, — крикнул Басманов.
— Скажи вину мою.
— Говорил ли ты, что царя окружают клеветники? — спросил Мстиславский.
— Нет.
— Говорил ли ты, что Адашев невинен? — сказал Басманов.
— Говорил.
— Неразумный юноша, ты обличил себя в преступлении. Не развозил ли ты тайно грамот, оскорбляющих царское величество?
— Нет.
— Для чего же прибыл ты из Москвы?
— Служить государю в полках его.
— Так... Но ты доставил тайно возмутительную грамоту князю Андрею Курбскому.
Владимир
— Он молчит... он сознается, — сказал Басманов.
— Я не предатель, — сказал Владимир с негодованием, — я не доставлял возмутительной грамоты.
— Утверди же крестным целованием, что ты не привозил никакого письма от Курлятева.
Владимир в смущении не знал, что отвечать, и поднял глаза на крест, висевший в углу шатра.
— Смотри, — продолжал Басманов, — целуй крест на том, что ты не привозил такой грамоты.
При сих словах он показал юноше список с того письма, с которым Владимир прибыл из Москвы к Курбскому; список доставлен был Басманову его лазутчиком.
Владимир с трепетом отклонил руку Басманова.
— Нет, — сказал он, — не погублю души моей на неправде! Я привёз из Москвы грамоту от князя Курлятева князю Курбскому.
— Тайно?
— Что друг поверяет другу, то было и для меня тайной.
— Возмутительною?
— Нет! — перебил его Владимир, — и присягну на животворящем кресте. Никогда бы добрая мать моя не отдала мне возмутительной грамоты...
Владимир остановился. Внезапная мысль, что мать его может подвергнуться опасности, охладила страхом его сердце.
— Итак, твоя мать передала тебе грамоту? — спросил Мстиславский.
— Она и Курлятевы издавна живут Адашевским обычаем! — проговорил Басманов. — Она проводит дни в посте и молитве, а дерзает на смуты и ковы...
— Боярин! — сказал Владимир. — Есть Бог Всевидец! Страшись порочить безвинно.
— Безвинно! — воскликнул Басманов и указал Мстиславскому на то место грамоты, где Курлятев писал, что клеветники на Адашева и Сильвестра отравляли ласкательствами сердце Иоанна. — Рассуди, князь! — прибавил он. — Не хула ли на царя? Кто, кроме раба-возмутителя, дерзнёт быть судиею государевой воли?
— Славные воеводы! Князь Курлятев не возмутитель, но верный слуга государю; с вами стоял за него в битвах Если осуждать каждое неосторожное слово в домашних разговорах, в беседе друзей, то кто не будет виновен пред Иоанном?
— Оправдай себя, — сказал Мстиславский, — а о других не заботься.
— Ужели не вступится за меня твоя совесть? Умоляю тебя, воевода! Не о себе умоляю, но о матери моей, пощади от скорби её старость! Не ищи в простых словах злых умыслов, не преклоняй слух к наветам.
— Отвести его, — сказал холодно Мстиславский, — и держать под стражею, доколе не придёт повеление отправить его в Москву...
Между тем князь Курбский прибыл к своим полкам. Увлекаемый силой чувств, он порой жалел о последствиях своей неосторожной пылкости, но, по великодушию, не боялся понести царский гнев, желая спасти невинных. В опасении о судьбе Владимира и возмущённый вестью об опале на Даниила Адашева, злополучного Даниила, не заставшего в живых ни жены, ни отца, Курбский решился отправиться в Москву и готов был писать о сём к Иоанну, но обстоятельства переменились.