Царь Иоанн Грозный
Шрифт:
— Как! — прервал его с жаром Ридель. — Феллин ещё непоколебим, Рига недоступна, Фюрстенберг не унывает, мудрый добродетельный Бель ещё жив, и отважный Кетлер — надежда отчизны — стоит за Ливонию. Литовцы, датчане, шведы дадут ей помощь...
— Этот щит, — сказал Тонненберг, — тяжелее меча Иоаннова. Ходатаев за Ливонию много, но каждый смотрит, как бы далее занести ногу на её земли...
— Чем же можем мы быть полезны отечеству?
— Удерживая удары русских мечей, склоняя ливонских владельцев не раздражать бесполезным противоборством страшного противника. В Дерпте не осталось бы камня на камне, если бы Дерпт не сдался... Но верь, достопочтенный Ридель: всё равно, кто
Ридель не отвечал и, казалось, погрузился в размышление, Тонненберг знал Риделя и его связи. Он был уверен, что сказанное не напрасно.
Вдруг откинулся ковёр, закрывающий дверь, и вбежала, лёгкая, как ветерок, миловидная дочь Риделя.
— Минна сегодня долго была в церкви, — сказал Ридель, поцеловав дочь.
— Ах, батюшка! — отвечала, покраснев, Минна. — Пастор говорил сегодня длинную проповедь, и она показалась мне тем долее, — продолжала она, взглянув украдкою на Тонненберга, — что в церкви было пусто, а на улицах так тесно от московского войска, что мы с Бригиттою едва могли добраться до нашего дома.
— Признайся лучше, что ты любопытна и не столько спешила домой, как хотела посмотреть на московское войско?
— Это правда, но я смотрела более с боязнью, нежели с удовольствием, на это воинство. Это не рыцари: с шлемов их не развеваются густые перья; длинные кольчуги их не обнимают стройно стан, как рыцарские латы; золотые шпоры не звучат на ногах их, и на груди их не видно обета храбрости, креста меченосцев...
Отец громко засмеялся при этих простодушных словах, которые для Тонненберга были приятным признанием, что Минна не равнодушна к нему.
Между тем русские воеводы собирались в дерптском замке. Мстиславский, сойдя с коня и остановившись у крыльца, ещё раз оглядывая проходившие войска, шутя, сказал Даниилу Адашеву:
— Теперь ты, воевода от наряда, отворяй нам ворота городов ливонских! Смотри, — продолжал он, указывая на далеко протянувшийся ряд тяжёлых орудий, — смотри, сколько великанов в твоих повелениях! Непоразимые слуги твои сокрушат твердыни ливонские!
Тихая ночь заступила место ясного дня. Звёзды блестели на тёмной лазури неба. Близ дерптских ворот на далёком пространстве белели шатры. Усталые стражи, опираясь на бердыши, прислушивались к малейшему шуму; но так было тихо, что можно было слышать, как при полёте ночной птицы вздрагивал чуткий конь, привязанный к жерди. Всё смолкло в городе, всё успокоилось, но в готической зале дерптского замка, в которой позлащённая резьба почернела от времени, ещё беседовали три русских вождя. То были братья Адашевы и князь Курбский.
— Тесть мой прав! — сказал с жаром Даниил Адашев. — Он прав, устыдив клеветников твоих. Я также бы разорвал связь с Захарьиными.
— Брат! — отвечал Алексей Адашев. — Ветер волнует море, оскорбления раздражают врагов. Туров в темнице, и что всего горестнее, он за меня терпит, за меня понёс опалу!
— Не опала постыдна, а преступление! — перебил его Даниил. — Чем виновен Туров? Обличением Захарьиных. Не оскорбись, Курбский! Знаю, что царица тебе ближняя сродница, но и ты знаешь, что её братья всему виною. Я не узнаю Иоанна. Он верит Захарьиным. Но где был Сильвестр, что делал ты, Алексей, — любимец, друг царя? Или забыл Иоанн, что не Захарьины, а ты с Сильвестром открыл ему стезю, достойную величия царского? Чем заслужил ты ненависть? Чем навлёк клевету?
— Не дивитесь, — отвечал Алексей Адашев, — что сияние царской дружбы, падая на юношу, не знаменитого родом,
— Тебя ли подозревать, — сказал Курбский, — когда целью всех дел твоих было благоденствие России и слава Иоанна?
— О други, что говорите обо мне, когда и Сильвестр устранён от Иоаннова сердца. Беседы его стали в тягость царю! Иоанн, стыдясь уже слушать советы от бывшего священника новгородского, забыл в нём мужа, который во время бедствия предстал ему вдохновенный истиною, и, мудрый опытом, тринадцать лет поддерживая кормило правления. Сильвестр, видя, что время его миновало, с лицом светлым благословил Иоанна и отошёл в обитель пустынную.
— Иоанн не совсем ещё изменился к тебе, — сказал Даниил, — если по навету Захарьиных он желал удалить тебя, то для чего же почтил званием воеводы большого полка?
— Огонь светильника, истощаясь, ещё вспыхивает — и угасает. Иоанн отказал просьбам и слезам моим о прощении Турова... «Он не чтит царского рода, — сказал государь, — он раб-зложелатель. И ты, — продолжал он с гневом, — неблагодарный любимец, хочешь мне преграждать пути к славе моей!» Тогда он напомнил слова мои, что благоденствие России не требует разорения Ливонии. — «Государь! — отвечал я. — В царской думе я говорил как призванный тобою к совету, но, как слуге твоему, дозволь мне пролить мою кровь за тебя в войне ливонской». «Иди воеводою с князем Мстиславским», — так сказал Иоанн, — и Адашев с вами.
— А зависть и злоба не дремлют! — сказал Курбский. — Кто заменит царю тебя и Сильвестра? Пылкое сердце Иоанна любило добродетель, но опасно волнение кипящих страстей его.
— Анастасия успокоит их, — отвечал Алексей Адашев.
— Нет, она доверяет братьям своим, — сказал Даниил, — и Туров — жертва мести их...
— Он великодушно переносит бедствие, — проронил Алексей.
— Нет, я не могу этого так оставить, — сказал Даниил. — Я поспешу в Москву, паду к ногам Иоанна, покажу ему раны, которые понёс за него в полях казанских, в степях ногайских, и когда первый я вторгся в Крым и заставил трепетать имени Иоаннова там, где русская сабля ещё не обагрялась кровью неверных! Я сниму золотые с груди моей и буду просить одной награды — оправдания невинному старцу; или разделю с ним жребий его, или царь с него снимет опалу...
— Успокойся! — сказал Курбский. — Иоанн вспомнит Адашевых. Обратимся к самой Анастасии для защиты Турова. Усыпим зависть братьев её дарами от корыстей ливонских. Ещё есть надежда.
ГЛАВА V
Великодушный пленник
Крепкий Феллин был оградою Ливонии: Адашев обдумывал средства овладеть им. Между тем в русский стан дошёл слух, что Фюрстенберг для охраны военной казны и запасов хотел отправить их в Гапсаль, лежащий у моря. По совету Алексея Адашева, воеводы разделили войско. Одна часть полков с воеводою Барбашиным должна была обойти Феллин и преградить путь Фюрстенбергу; другая, сильнейшая, пошла вдоль берега глубокого Эмбаха, а по волнам на судах потянулись тяжёлые картауны [11] , грозящие Феллину.
11
Старинные большие пушки.