Царь Иоанн Грозный

Федоров Борис

Иоанн торжествовал победы свои в том самом Вольмаре, где некогда спасался Курбский от гнева его. Иоанн вспомнил Курбского и с пленным литовским сановником, князем Полубенским, послал к нему новую грамоту. После полного своего титула, смиренного сознания своих беззаконий и надежды на Божию милость Иоанн укорял Курбского и за ласки семейству Курлятева, и за мысль возвести на царство князя Владимира, и за многое, в чём подозревал его. Представляя промысл Божий в победе своей над Ливониею, он писал: «Бог даёт власть, кому хочет, и без тебя побеждаем! Где

ты думал укрыться, мы тут. Бог нас принёс на покой твой, и мы прошли далее твоих дальних городов, а ты ещё далее бежал от нас! Рассмотри дела свои. Не гордясь пишу тебе, но к напоминанию исправления, чтобы помыслил ты о спасении души своей».

Среди блистательного собрания у князя Ковельского неожиданно разнеслась весть, что прибыл гонец от царя московского с грамотой к Курбскому. Гости его были удивлены, и общее любопытство обратилось к царскому посланнику. Это был высокий, смуглый казак, весёлого и добродушного вида.

Курбский рассматривал грамоту с заметным смущением, но, желая скрыть свои чувства, стал расспрашивать казака о его походах.

Бурнаш, так назывался вручитель грамоты, перебывал во многих странах, был и в Мунгалии, и даже в Китае.

— Да, — говорил он, приосанясь и поглаживая бороду, — великий государь посылал меня с товарищем, атаманом Петровым, проведывать иных государств, где какие люди и обычаи, и ездил я от Бухары до моря.

— Что же видел ты в Мунгалии? — спрашивали окружающие.

— Видел города: строены на четыре угла, по углам башни, дворы и палату кирпичные, а кровли разноцветные, храмы клином стоят, а наверху звери, неведомо какие, все каменные.

Курбский усмехнулся.

— Я и внутри был, — продолжал Бурнаш. — Против дверей высоко сидят болваны каменные, все золочёные, и пред ними свечи неугасимые. А моление мунгалов: поют в две трубы превеликие, как затрубят в трубы, да забьют в бубны, и припадут на колени, всплеснут руками, да расхватят руки и ударятся о землю, лежат с полчаса недвижимы, а запоют, страх человека возьмёт!

Много ещё рассказывал Бурнаш, но гости недоверчиво переглядывались, думая, что, по обыкновению путешественников, он мешает быль с небылицами.

Курбский, оставшись наедине с Иеронимовым, одним из любимых своих гостей, с досадой перечитывал письмо торжествующего Иоанна.

— Ты решил отвечать? — спросил Иеронимов.

— Ответ готов в мыслях моих.

— Каким величанием ты почтишь Иоанна?

— Страннику не до величаний. Скажу, что лишнее убогому князю Ковельскому исчислять титула державного, что простой воин недостоин прислушать ухом исчисление грехов его, но дал бы Бог, чтобы покаяние его было истинное, а не хромало на оба колена, спотыкаясь на унижение и на гордость. Лукавый наущает каяться только устами.

— Думаю, что ответ твой будет пространен, — сказал Иеронимов.

— Нет, сокращу моё письмо, скажу, что не должно воинам тратить слова, как рабам, да и сам он видит правду слов моих; пред ним голод, мор, меч, послы гнева Господня. Под Тулой, под Казанью мы платили дань саблями в главы бусурманов, а теперь Иоанн хоронится от татар по лесам с кромешниками. Он укоряет, что я восстал на Русь; но и Давид,

гонимый Саулом, принуждён был с языческим царём воевать землю израильскую, а я предался королю христианскому. Давно готов мой ответ на письмо Иоанна; но затворил он русское царство, а теперь будет случай послать к нему и прежнюю грамоту с письмом королевским.

Курбский убеждал Иоанна не писать более к чужим подданным и заключил свой ответ словами: «Сокращаю письмо моё, чтоб не было подобно твоему; не хочу более спорить с твоею высокостию. Лютость гнева твоего устремляет в нас огненные стрелы свои издалека и вотще».

Отправляя ответ свой, Курбский с горестью вспомнил о Шибанове, который в Москве ненадолго пережил свои страдания.

ГЛАВА III

Курбский в Полоцке

Несогласия Курбского с княгиней побудили Стефана Батория призвать его в Варшаву, где родня и приверженцы Елены старались возбудить против него негодование короля. Но Баторий не изменил к нему благосклонности.

— Угадай, князь, — сказал король шутливо, — что принудило меня вызвать тебя из ковельского затворничества? К моим воинским заботам, по спору с Грозным, прибавилось ещё междоусобие в моём королевстве. Да, князь, междоусобная война между мужем и женою. Тут надобно быть вторым Соломоном, чтоб разрешить, кто прав, кто виновен. Помоги советом рассудить это дело.

— Государь, сохраните справедливость, это ваш долг и надежда подданных.

— Закон и правду я чту выше власти моей. Тебя обвиняют, князь.

— Кто мои обвинители?

— Жена твоя, её братья и родственники.

— Я не имею нужды в оправдании против них. Княгиня преступила долг доброй жены, Волловичи, её поклонники и любимцы, враждуют со мной. Пора положить предел нареканиям их.

— Послушаем и противную сторону! — сказал король, и по звону колокольчика отворились двери приёмной залы. Курбский с удивлением увидел княгиню Елену и братьев её.

— Ваше величество! — сказала княгиня. — Будьте защитником прав моих! Не хочу называть мужем моим человека, который хотел видеть во мне невольницу, отлучить от света и общества, чтоб заключить меня в замке, где он живёт нелюдимом.

Иосиф и Евстафий с жаром защищали княгиню, упрекая Курбского в неблагодарности к супруге.

Княгиня продолжала обвинения, Курбский напоминал ей забвение её обязанностей.

— Вижу, — сказал король, — что трудно согласить вас, но желаю знать, чем прекратить несогласия?

— Избавьте меня, государь, от титула княгини Курбской, — сказала Елена. — Моя холодность к нему перешла в ненависть. Пусть расторгнут союз, за который я вечно буду винить себя.

— Он расторгнут виновницей, — возразил Курбский. — Я возвращу ей приданое. Пусть ей останутся Дубровицы, а мне спокойствие.

— Будет ли спокойна совесть того, — спросила Елена, — кто изменил отечеству? Чего и нам ожидать? Он почти отрёкся от оружия, и на сеймах не слыхать его голоса!

— Княгиня! — сказал король. — Советы князя Ковельского мне были полезнее оружия.