Царь муравьев
Шрифт:
Нежные пальцы провели по моим волосам, я открыл глаза. Женя сидела рядом со мной на корточках, джинсовые ее коленки почти упирались в мой нос. Губы и руки Женьки были фиолетово-красными от малины. Наверное, и пахло от нее малиной. Наверное… Я не знал, так ли это. Не мог узнать, лишенный нюха.
– Что с тобой, милый?
– Помираю, – проскрипел я.
– От чего, милый?
– Сердце болит.
– Старенький ты у меня, больной. – Женя заботливо повернула меня на спину, расстегнула клетчатую мою рубашку, встала на колени и приложилась ушком к груди – сердце при этом дало очередной перебой. – Ой, слушай, на самом
– Аритмия.
– Это что?
– Ничего хорошего. Противная штука.
– И давно она у тебя?
– Никогда не было. В первый раз.
– А почему появилась?
– Из-за тебя, белочка. Из-за тебя.
– Ты так из-за меня переживаешь?
– Ты даже представить не можешь, как я переживаю. И насколько я тебя люблю.
Женя виновато вздохнула. Легла рядом со мной, обняла, закинула на меня согнутую ногу. Она всегда спала со мной в такой позе, крепко держалась за меня во сне, прижималась, просто прилипала горячей кожей, постоянно дрыгая при этом ногами. Ей было удобно, чего не скажешь обо мне – попробуй, усни, когда на тебе лежит такая изумительная девочка, да еще и брыкается. Уснуть было трудно, но я не спихивал Женю, не отодвигался, не поворачивался к ней спиной. Я лежал в темноте с отрытыми глазами и млел от удовольствия. Спящая Женя проявляла ко мне такую степень доверия, какой никогда не было у Жени бодрствующей. Во сне она была моей, только моей. Не подлизой, просто человеком.
– Прости меня, – шепнула она, уткнувшись носом в ухо. – Я соврала тебе. На самом деле ты не урод и не дебил. Ты хороший и умный.
– Спасибо, приму к сведению…
– Нет, правда, прости. Я сорвалась, мне тяжело сейчас…
– Тебе со мной плохо? А с кем же тогда хорошо? С подлизами?
Она приподнялась на вытянутых руках, нависла надо мной, закрыв головой небо. Губы ее, испачканные кровавым соком, выглядели почти по-вампирски. Нежное личико перекосилось в грустной гримасе. Опять. Я так редко видел ее не грустной…
– Чего ты хочешь, Дим? Ты сам знаешь?
– Знаю. И ты знаешь, чего я хочу. Хочу, чтобы ты всегда была со мной. Просто со мной, как обычный человек, безо всяких приключений, без секретов и уловок, без таинственных подлиз и зловещих чистильщиков. Жень, давай уедем в Москву! Там предлагают хорошую работу – отличная больница, одна из лучших в стране. Если я буду работать там, все твои проблемы мы решим за неделю, на самом высшем уровне. Чистильщики тебя потеряют навсегда – гарантирую. Поехали?
– Так не получится, – ответила она, не задумываясь. – Дим, поверь, я тоже хочу по-нормальному. И ты прав: если я уеду из города, чистильщикам больше дела до меня не будет. Но так нельзя. Нельзя, Дим!
– Почему?
В миллионный раз я задал этот вопрос, нисколько не рассчитывая на ответ. И, похоже, для Жени настало подходящее время, чтобы резко обрубить разговор. У нее всегда получалось это умело.
– Ты не понимаешь… – Женя села на траву, помотала головой, устало закрыла глаза ладонями. – Все так непросто… Я совершаю преступление каждый раз, когда говорю тебе хоть что-то о подлизах. Нельзя этого делать, нельзя, нельзя! – Она в отчаянии стукнула кулаком по земле. – И все равно я пробалтываюсь, рассказала тебе уже слишком много, даже не представляешь, сколько! А тебе всегда мало, мало, мало! Ты злишься на меня, и самому тебе от этого плохо. Так и
– Почему преступление? И против кого преступление? Против ведомственной инструкции УВД, которая держит существование фрагрантов в секрете?
– Преступление против нас, подлиз. И УВД тут не причем. Чистильщики – не просто менты, они отморозки, убийцы. В любом случае нет никакой инструкции, никаких официальных приказов, касающихся подлиз. Все, что говорил тебе Мозжухин – ложь. Им нужно только одно: чтобы нас не было. И если мы будем болтать лишку, то так и случится – нас не будет.
– Кто придумал вашу конспирацию? Кто превратил подлиз в несчастных нелегалов, вывел их из-под закона?
– Ганс. Он лучше всех знает, что делать.
Лицо Жени неожиданно озарилось и приобрело некий оттенок фанатизма. Слово «Ганс» приподняло уголки жениных губ в улыбке и заставило ее глаза просиять так, что мне стало страшно. Подобное выражение появлялось в застойное время на рожицах пионеров при слове «Ленин». «Вступая в ряды всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, торжественно клянусь жить, учиться и бороться…»
Ганс… Это ж надо, какое немецкое имечко. Э, да не фашисты ли эти подлизы, не полувоенная ли тоталитарная секта? Может быть, примером им служит не Ленин и даже не Сталин, а сволочной Гитлер, очередная его реинкарнация местного производства? Тогда понятно, почему их так рьяно не любят российские правоохранительные органы.
– Кто такой Ганс? – спросил я. – Ваш фюрер, да? Тебе не кажется, что он играет подлизами, как марионетками? «Ганс велел, Ганс приказал»…
– Не надо о нем так, пожалуйста. – Женя потянулась вперед и нежно коснулась губами моей щеки. – Ты хороший, Дима. И Ганс хороший.
– Лучше меня?
– Ну как можно сравнивать?
– Лучше меня в постели?
– Фу, какую чушь ты несешь! – Евгения брезгливо фыркнула, отдвинулась. – Откуда я знаю, какой он в постели? Да и причем тут это вообще? Ганс, он, как это сказать… – Она задумчиво наморщила лоб, помахала пальцами. – Он выше всего этого. Вот так.
– Импотент? Педераст? – с готовностью предположил я.
– Перестань фиглярничать! Ты познакомишься с Гансом, и он тебе понравится.
– Он фрагрант?
Женя молчала почти минуту, раздумывала, стоит ли выдавать очередную информацию, и без того очевидную. И наконец решилась.
– Да. Можешь считать, что Ганс – главный подлиза.
– А если я лично попрошу Ганса отпустить тебя, дам ему гарантию, что с тобой все будет в порядке? Тогда он разрешит тебе уехать в Москву?
– Можно не спрашивать, Ганс никого не держит, у нас все добровольно. Но я сама не поеду.
– Почему? (господи, как я сам себе надоел с этим вопросом!)
– Жаль, что мы не познакомились с тобой пару лет назад, тогда все было намного проще. А сейчас нас загнали в угол, в городе идет война.
– Между подлизами и чистильщиками?
– Не совсем так, – Женя покачала головой. – Точнее, совсем не так.
– А между кем?
– Скоро узнаешь.
– И какое отношение имеешь к этой войне ты, хрупкое создание?
– Самое непосредственное. Можешь считать, что я – один самых крутых бойцов.