Царь муравьев
Шрифт:
– Она не тварь…
– Тварь она, тварь! Ничуть не лучше, чем Ганс, или, к примеру, Агрба, по которому давно тюрьма плачет. Все подлизы – гнусные твари! Они допустили тебя в свой круг, милостиво разрешили стать прислужником, и ты тешишь себя иллюзиями, что стал равным им. Ничего подобного! Различия между фрагрантами и обычными людьми гораздо больше, чем, к примеру, между людьми разной национальности и вероисповедания. Это нелюди, нечисть, воплотившаяся из самых страшных кошмаров!
– Можно рассматривать фрагрантов как новый биологический вид, – заявил я. – Они могут вывести человечество на новую ступень эволюции.
– Могут? – Мозжухин криво усмехнулся. –
– Может случиться так, что все люди станут фрагрантами, и тогда мир переменится к лучшему.
– Да ну, доктор, брось ты! – Мозжухин фыркнул. – Прекрасные люди, говоришь? А я вот что тебе скажу: фрагранты – паразиты, идеально приспособленные для того, чтобы сосать кровь из человеческого общества. Они жируют, выманивая блага у людей, неспособных им противостоять. В теперешнем своем виде они могут паразитировать до бесконечности. Более того – их вождь, Ганс, скоро придет к власти, похоже, его уже не остановить. И ты – один из тех дурачков-людишек, которые этому способствуют.
Я мог бы сказать, что Ганс мне самому не нравится. Но Мозжухин не нравился мне в стократ больше, поэтому я заявил:
– Сазонов ставит перед собой гуманные цели. Наш город обретет в его лице достойного мэра, и это очевидно большинству избирателей…
– Да ни черта ты не понимаешь! – Мозжухин все-таки вышел из себя, вскочил на ноги, побагровел лицом. – Житник, конечно, дрянь редкостная, но он тут уже не при чем – его песня спета. Дело именно в подлизах! Это враги рода человеческого! Нельзя их пускать к власти! Думаешь, я подчинился бы приказу Житника и стал так просто убивать людей? Да ни за что! Я сам понял, что фрагрантов нужно уничтожать, – Мозжухин ударил себя кулаком в грудь, – понял, когда разобрался, кто они такие. Уничтожить всех до единого! Иначе они уничтожат нас!
– И как же они нас уничтожат? – осведомился я. – Убьют? Устроят массовые расстрелы?
– Переделают в себе подобных тварей!
– По-вашему, это уничтожение?
– По-моему, да! Я лучше умру, чем стану подлизой! И многие решат так же – не захотят превращаться из нормальных людей в нюхачей, тупо подчиняющихся своему фюреру. Что с ними сделают, а, доктор? Ты не задавал себе такой вопрос?
«А те, кто не захотят… что ж, это их выбор, их будет немного, и с каждым десятилетием все меньше и меньше – никто еще не отменял ни болезней, ни смерти», – вспомнил я слова Ганса.
Бр-р-р… Голова моя шла кругом – правда Ганса и правда Мозжухина вступили в противодействие, и обе не выглядели правдиво – скорее, были умело вылепленными концентратами лжи. Я знал о подлизах почти все, но в то же время не мог понять самого важного, что помогло бы мне перестать мучиться душой и занять определенную позицию.
В одном лишь я был твердо уверен: мне пришла повестка с того света. Собирайся, доктор врач, с вещами на выход! Я открыто спросил Мозжухина, собирается ли он меня убить, он отбрехался, но это не снимало проблемы. За полчаса он превратил меня из относительно нейтрального человека в опасного свидетеля, знающего слишком много о чистильщиках. Мозжухин был дико зол, он продолжал охоту на подлиз, несмотря на запрет сверху, и теперь я лучше понимал его мотивации. Мозжухин был ненормальным – а кем еще можно быть, если организовываешь массовые убийства людей – без суда и следствия, в обычном городе, в мирное время? Мозжухин питался личной ненавистью к подлизам, был одержим маниакальной идеей, и
Конечно, я был лишь пешкой в чужой игре, но ведь едят и пешек. Жрут пешек за милую душу, если не могут добраться до короля! Интересно, меня убьют прямо здесь? Нет, вряд ли. чистильщики засветились в больнице, в случае инцидента их быстро вычислят. Да и вряд ли им захочется лишиться удовольствия охоты на человека. Пристрелят где-нибудь на улице – их фирменный стиль…
Мозжухин словно читал мои мысли. Нужно признать, психологом он был опытным.
– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, – сказал он. – Небось, дрожишь от мысли, что я тебя шлепну? Даже не надейся. Ты человек, а людей я не убиваю. Можешь считать меня исчадием ада, но суть проста: я отстреливаю нечисть. Я санитар леса, уничтожаю всякую гниль. Ты предатель, но пока ты остаешься человеком, я тебя не трону. Но не приведи тебе господь стать подлизой – сразу попадешь ко мне на мушку. Я подлиз нутром чую, понял?
– Понял, – буркнул я.
– Все, бывай. Увидишь кого из фрагрантов – передай, что я доберусь до них, сколько бы их ни было, и где бы ни прятались. И я не один такой, нас немало, и мы знаем свое дело, не сомневайся. Конечно, ты можешь позвонить куда следует и заявить на нас, но это не даст ничего. Фрагранты выходят из подполья, а мы, чистильщики, уходим в тень – теперь наша очередь. Прятаться мы умеем не хуже подлиз, и кусаемся будь здоров. Война не закончилась, доктор Дима, война только началась. И когда тебе предложат превратиться в подлизу, подумай сто раз, прежде чем согласиться.
– Я не стану подлизой, – спокойно ответил я. – Но при этом никогда не сделаю подлизам плохого. Я дал им клятву в верности, и поклялся искренне, от всего сердца. Так и знайте.
– Из-за Жени?
– Из-за всех подлиз.
– И из-за Ганса?
– Ганс лучше вас.
– То есть меньшая сволочь, чем мы?
– Приблизительно так.
– Но почему же ты не хочешь стать подлизой?
– Просто не хочу. Каждому свое. Я согласен быть слугой, а не хозяином – при этом как-то меньше ответственности.
Мозжухин захохотал. Смеялся он долго, и довольно истерично, и даже вытирал ладонью набежавшую слезу, и Валяев зачем-то подхохатывал ему в тон.
– А ты хитрый жук, Дима, – сказал Мозжухин, вдоволь нахохотавшись. – Ох, хитрый! – Он погрозил мне пальцем. – Хочешь и конфетку съесть, и в дерьме не заляпаться. Ну ладно, живи. Увидишь, что из этого получится, очень скоро увидишь. И это будет совсем не так, как ты представляешь.
– Поживем – увидим…
Они ушли, оставив меня в глубокой душевной тревоге.
«Увидишь, что из этого получится»…
Конечно, я немедленно позвонил Жене. Звонил ей раз сто и каждый раз шептал: «Отзовись, пожалуйста! Услышь меня, милая!»
Она не ответила, не откликнулась на панический мой зов. Можно было списать это на позднее время – около полуночи. Вот уж вряд ли, именно в это время сова Женька вела наиболее активную жизнь. Может быть, она была на каком-то очередном задании, и это поселяло в сердце моем еще большую ревность. С кем была моя Женечка сейчас, в эту минуту? Что она делала? Говорила некоему нужному человеку приятные для него слова? Гладила его пальцами по щеке – пусть даже неискренне, пусть лишь ради достижения очередной цели, поставленной Гансом? Я уже видел такое, и нисколько не ревновал, потому что допущен был присутствовать лично, и знал, для чего это необходимо, и даже получал определенное удовольствие, наблюдая актерскую игру Жени, подкрепленную сводящими с ума, неуловимыми феромонами.