Царь нигилистов 2

Волховский Олег

— Это был твой любимый предмет, — сказал брат.

В пятницу Саша насладился лекцией Грота по всеобщей истории. Речь шла как раз о раннем итальянском Возрождении.

— Вы раньше так внимательно не слушали, — заметил Яков Карлович.

— Просто очень люблю этот период, — сказал Саша. — А «Божественная комедия» на русский переведена?

— Только отрывки. Полностью есть на французском. Но, думаю, скоро переведут.

— Не прошло и шести веков, — вздохнул Саша.

— Образованная публика может читать на французском, — заметил Грот.

— Образованная

французская публика наверняка может читать на итальянском, но перевод почему-то есть.

— Во Франции не так распространен итальянский, как у нас французский, — возразил Грот.

— Бокаччо тоже на французском?

— Да, хотя Константин Батюшков перевел одну новеллу.

— Одну из ста?

— Да.

— А какую?

— Последнюю, о верной жене Гризельде.

Честно говоря, Саша в тайне надеялся, что Батюшков, будучи сумасшедшим, перевел его любимую новеллу: про то, как дьявола загоняли в ад.

— То, что для итальянцев было вульгарным народным искусством на вульгарном народном языке в отличие от высокой латыни, для нас — искусство для аристократии, — заметил Саша. — Хорошо, посмотрю на французском.

Грот слегка побледнел.

Ага! Значит, есть бесцензурное издание.

— Вам это рановато, — заметил учитель.

— Да, верно, Яков Карлович, у меня недостаточный уровень французского. Кстати, у может кто-то из ваших коллег или учеников взяться за перевод с итальянского?

— Знаете в рукописи сохранился перевод об артиллерийском и фейерверочном искусстве от 1685 года с отметкой, что перевод сделан по повелению царя Петра Алексеевича. Петру Великому тогда было столько же, сколько вам: 13 лет.

— Это комплемент? — поинтересовался Саша. — Или упрек? Великий Петр что-то полезное поручал переводить, а я — «Декамерон». Дойду и до полезного, Яков Карлович, вы не будете разочарованы. Дело осложняется тем, что Петр Алексеевич мог повелеть, а я только заплатить. И то не всегда. Ну, ничего, найду деньги. Я это умею. Так что переводчика не обижу.

— Комплимент, — сказал Грот.

На русском (который «русская словесность») в очередном диктанте на «ять» Саша сделал раза в три меньше ошибок, но все равно больше шести.

— Гораздо лучше, — сказал Грот.

И продиктовал несметное количество корней с «ятем», которые надо было вызубрить. И, судя по тому, что список оканчивался корнями на «д», это было только начало.

Без преувеличения каторжная первая учебная неделя закончилась уроком игры на фортепьяно. Музыку преподавал молодой офицер Михаил Викторович Половцев. Саша ожидал увидеть на этой должности какого-нибудь итальянского виртуоза или австрийского композитора, но местные считали, что военный человек способен справиться со всем на свете.

Саша пару раз исполнил «К Элизе». Половцев оценил, похвалил за эффективную самостоятельную работу и задал учить «Лунную сонату». Первую часть.

Ну, хоть не полностью!

— Судя по вашей игре, вы справитесь, — резюмировал офицер.

И Саша

понял, что настоящая каторга еще впереди.

К вечеру пятницы он несколько пришел в себя и у него возникло четкое ощущение, что одного предмета в программе не хватает. И это предмет, который был просто обязан там быть.

Глава 23

— А что случилось с русской историей? — спросил Саша. — Экзамен же был. А за всю неделю ни одного урока.

Дело было за вечернем пятничным чаем на веранде Соснового дома, в обществе Никсы и нового помощника Зиновьева — героя Кавказской войны полковника Оттона Борисовича Рихтера.

Последнего приставили к брату в последних числах августа, но только сейчас выпал случай поближе познакомиться.

Рихтер носил усы и окладистую бороду, которая его откровенно старила. И выглядел старше своих двадцати восьми. Но Никсе новый воспитатель пришелся по вкусу, так что он все больше времени проводил в его обществе. Глаза у Рихтера были умные, а имя красовалось на мраморной доске лучших выпускников Пажеского корпуса, что давало некоторую надежду на то, что как отличник с отличником они с Сашей в конце концов поймут друг друга.

— С русской историей случился Август Федорович Гримм, — объяснил Никса, собственноручно разливая чай, то бишь пододвигая чашки и открывая и закрывая краник самовара.

Про Гримма Саша уже слышал. Собственно, Август Федорович сменил оставленного Титова на должности главного наставника великих князей.

— Август Федорович считает, что история России не может служить предметом серьезного изучения или преподавания, — продолжил Никса, — поскольку это только случайное сцепление фактов, не имеющих между собою никакой внутренней связи.

— В таком случае у нас настолько оригинальная история, что ее просто необходимо изучать, больше ни в одной стране такого нет, — сказал Саша. — Даже история Китая более чем логична.

— Мне историю России оставили, — заметил Никса. — Яков Карлович ведет. А про тебя с Володей решили, зачем вам? С другой стороны, тебе что, мало?

— Да, нет. Карамзина я могу и сам перечитать.

— Ошибаешься, — заметил Никса. — Теперь все внеклассное чтение только на иностранных языках.

Саша читал своего Беранже по-французски, и, видимо, поэтому не нарывался на замечания.

— В этом, конечно, что-то есть, — сказал Саша. — А кто этот Гримм? Откуда он взялся?

— Служил помощником адмирала Литке, главного наставника дяди Кости, — объяснил Никса, — потом чтецом при бабиньке, потом вернулся на родину, в Дрезден, и жил на русскую пенсию. Его предлагали к нам воспитателем еще при дедушке, но дедушка написал резолюцию: «Этого не надо, у себя найдем».

— И за границей написал две книги о России, — добавил Рихтер. — Довольно критических.

— Про русское воровство и пьянство? — поинтересовался Саша. — Ну, об этом кто только не писал. Может, и стоит навсегда снять розовые очки.