ЦАРЬ СЛАВЯН

Фоменко Анатолий Тимофеевич

Отход Забелина от его прежних западнических симпатий и сближение со славянофильским направлением стали заметны окружающим…

Б.Н. Чичерин: «…В нем (Забелине – Авт.) разыгрался узкий патриотизм, НЕ СДЕРЖАННЫЙ ПРОСВЕЩЕНИЕМ, и он заразился взглядами, приближающимися к славянофильству… В доказательство славянского происхождения тех или других названий стал приводить такие словопроизводства, которые приводили в ужас истинных филологов»…

Василий Осипович Ключевский – ученик Соловьева, вскоре сменивший его на кафедре русской истории в Московском университете, столь же отрицательно оценивал публикации Забелина о начале Руси…

Известно также, как воспринял

появление «Истории русской жизни» Н.Г. Чернышевский… В письме от 9 декабря 1883 года говорится: "Эта книга – сплошная ахинея и кроме нестерпимой белиберды нет в ней ничего. Жаль, что человек почтенный взялся за дело, к которому не подготовлен. Он в этом даже оказался невеждою и сумасбродным галлюцинатором. Уважая его прежние дельные труды по мелочным, но не совершенно ничтожным частичкам бытовой истории Михаила и Алексея, мы просим его, чтоб он не бесславил себя продолжением этой вздорной и не совсем честной чепухи"» [56], с. 692–694. Поскольку литературный критик Н.Г. Чернышевский был, естественно, весьма далек от научных проблем русской истории, то, скорее всего, он по каким-то групповым соображениям счел нужным поддержать здесь западников-историков. Кстати сказать, высказался довольно грубо, см. выше. Не понял даже того, что проблема вооб существует.

В некоторых общественных кругах романовской России была создана атмосфера активного, даже агрессивного, пренебрежения русской историей. «Я за русские древности не дам ни гроша, – брезгливо писал поэт К.Н. Батюшков, – То ли дело Греция, то ли дело Италия!» А выдающийся музыковед, прозаик, философ В.Ф. Одоевский, перелистав «Историю русской словесности» С.П. Шевырева, велел передать автору, что «никогда не верил в существование наших древностей, а, прочитав его книгу, стал еще менее верить к них» [56], с. 749.

«Книга (Забелина – Авт.) была выдвинута на уваровскую премию, но не получила даже второй награды. Дашков, вначале восторгавшийся Забелиным и называвший его «новым Нестором», отказался субсидировать следующие тома «Истории» (означает ли это, что дальнейшие исследования Забелина на эту тему не были опубликованы? – Авт.).

Понял ли Иван Егорович, что критики правы?… Судя по всему, нет. Уже в начале XX века он вернулся к «Истории русской жизни» и в своем завещании просил друзей непременно выпустить ее второе издание… Е. В. Барсов вспоминал, что в семидесятых годах Забелин «чувствовал себя одиноким, угнетенным и подавленным» [56], с. 694.

По-видимому, определенный вклад в шумную и местами надрывную волну критики дало то обстоятельство, что сначала Забелин был западником. А поскольку именно западники длительное время контролировали историческую науку в романовской России, первоначально Забелина рассматривали как своего. Может быть именно поэтому его, считая надежным союзником, и допустили, например, к уцелевшим остаткам архивов Московского Кремля. Ведь заведомых славянофилов к ним и близко не подпускали. Вероятно, ожидали от Забелина понимания, что он будет писать как надо, не обнародует опасные для романовской истории факты, а тактично закроет на них глаза. Просчитались. Оказалось, что Забелин, как настоящий ученый, не смог промолчать. И заговорил. Вот тогда-то с ним и поступили как с «предателем», размашисто и публично объявив сумасшедшим и не очень честным (см. выше).

Известен также следующий многозначительный факт. «Можно было взяться за вторую часть «Домашнего быта русских царей», но едва Иван Егорович об этом подумал, как обнаружились новые неприятные обстоятельства. ИСТОРИКА ПЕРЕСТАЛИ ПУСКАТЬ В ДВОРЦОВЫЙ АРХИВ, ССЫЛАЯСЬ ТО НА ПРИВЕДЕНИЕ ДЕЛ В ПОРЯДОК, ТО НА СОСТАВЛЕНИЕ ОПИСЕЙ…

В 1880-х годах для Забелина были открыты все архивы,

но интересы его переключились… и только в начале XX века он решил подготовить к печати продолжение своего старого труда… На девятом десятке лет для дальнейших занятий в архивах сил у автора уже не стало. Было от чего впасть в растерянность и уныние» [56], с. 695. И тем не менее, были общественные силы, которые все-таки поддерживали Забелина. Может быть, не всегда публично, но иногда вполне недвусмысленно. «12 марта 1884 года Забелин был удостоен звания почетного доктора истории Московского университета. 28 сентября того же года его избрали членом-корреспондентом Академии Наук, а 28 января 1885 года – почетным доктором истории Петербургского университета. К этому моменту Иван Егорович возглавлял кроме Общества и Российский исторический музей. На него смотрели уже не как на одаренного самоучку, а как на одну из центральных фигур в официальной науке России» [56], с. 697.

В 1887 году художник И. Е. Репин написал портрет И.Е. Забелина по заказу П. М. Третьякова для его галереи. Как отмечает А.А. Формозов, «сейчас он редко входит в ее экспозицию» [56], с. 710. Почему, спрашивается? Кому-то из ответственных лиц не нравится Забелин?

«С 1887 года до конца дней единственным местом работы Забелина стал Российский исторический музей» [56], с. 698.

«29 декабря 1884 года Алексей Сергеевич Уваров скончался, и Забелину предложили занять его пост. Он… был назначен товарищем председателя музея… Председателем с 1881 года числился брат Александра III великий князь Сергей Александрович. Это означало, что фактическое руководство музеем полностью доверялось Забелину… Иван Егорович переселился… в столь понравившееся ему здание музея и обосновался в нем уже навсегда, до конца дней» [56], с. 703.

«ЗА ЗАСЛУГИ В СТРОИТЕЛЬСТВЕ МУЗЕЯ Забелин был награжден орденом Станислава первой степени, а 1 января 1901 года произведен в тайные советники (чин третьего класса, соответствующий генерал-лейтенанту)» [56], с. 704. Кстати, бытовой штрих: «В своем кабинете в Историческом музее он часто сидел в валенках» [56], с. 721.

Это здание Исторического Музея, детище Забелина, стоит до сих пор на Красной Площади в Москве. По ходу дела отметим характерную деталь: «В 1920-х годах великий архитектор Ш. ле Корбюзье… советовал сохранить все древние памятники, но обязательно убрать с главной площади столицы здание Исторического музея» [56], с. 701. Отчего бы это? Очень не нравилось.

Накапливая фонды Исторического Музея, Забелин столкнулся со следующим любопытным обстоятельством. Формозов так кратко характеризует ситуацию: «В земле при раскопках удается обнаружить древности каменного, бронзового, начала железного века. А ВОТ ПРЕДМЕТЫ XIV, XV, XVI, XVII СТОЛЕТИЙ ОТЫСКАТЬ ЗНАЧИТЕЛЬНО ТРУДНЕЕ. Что-то осело в царской сокровищнице – Оружейной палате, что-то хранилось в церквах, что-то исчезло бесследно. Забелин был специалистом именно по этому периоду русской истории… О пополнении этой части коллекции он в первую очередь и думал» [56], с. 705.

Здесь нам приоткрылся многозначительный факт – странный провал в археологических данных из истории Руси эпохи XIV–XVII веков. Как мы теперь понимаем, дело, скорее всего, в том, что большинство материальных следов Великой = «Монгольской» Империи долго и целенаправленно уничтожалось в эпоху Романовых, чтобы вытереть из памяти даже сам факт существования Империи. А то, что уничтожить не успели или не смогли, искусственно отодвинули в глубокую древность. В итоге возник зияющий археологический провал как раз «на месте Империи». Но благодаря самоотверженной деятельности Забелина на посту руководителя Исторического музея, многое из остатков материальной истории Руси-Орды все-таки удалось спасти от забвения и разрушения.