Царь
Шрифт:
– Как поживаешь, старый солдат?
– Недурно Иоганн, разве что немного скучно.
– Скучно говоришь... да, ты нашел подходящее слово старина.
– Ну, вам то, наверное, веселее в ваших палатах?
– Черта с два, я скоро завою от этого веселья. Молебны, дума, боярские рожи...
– Вам надо начать какую-нибудь войну, мой господин. Вы не созданы для спокойной жизни. Говоря по совести, я удивляюсь тому, что вы не сорвались в поход или еще какое рискованное предприятие.
– Войну говоришь, - хмыкаю я, - да ведь она и без того идет уже черт знает сколько времени.
– Разве это война? Нет, с вашим характером надо ввязаться во что-то более серьезное. С крымским ханом, к примеру, или даже самим султаном.
– Ты
– Ничуть, у вас ведь всегда так, ввяжетесь в переделку и только потом думаете, как из нее выбраться.
Пока мы беседовали, Лизхен увела Марту и уложила малышку спать. Затем появившись с дверном проеме, изобразила на лице такое томление, что Фриц сразу засобирался. Едва старик вышел стуча палкой, она проскользнула ко мне и, обвив шею руками жарко зашептала на ухо:
– Я так соскучилась по вам Иоганн.
– Ну, хоть кто-то.
– Вы так жестоки к своей верной Лизхен!
– Да, а мне всегда казалось, что я до крайности добрый господин.
Но бывшая маркитантка, а теперь трактирщица не слушает меня и ловко расстёгивает пуговицы на кафтане. Не выдержав напора, я подхватываю ее на руки и несу к кровати. Детали туалета одна за другой летят на пол, и скоро мы сливаемся в объятиях...
– Иоганн, а о чем вы говорили с Фридрихом, пока меня не было?
– спрашивает Лиза, едва мы утолили первую страсть.
– О разных пустяках, моя прелесть.
– Держу пари, что этот пустяк - приезд вашей жены.
– Вовсе нет, с чего ты взяла?
– Ну, все вокруг знают, что он ждет этого больше чем вечного блаженства.
– Тебя это не должно волновать.
– Я беспокоюсь о дочери.
– В этом нет никакой нужды. Малышке Марте ничего не угрожает.
– А если бы у нас родился сын?
– Ну, этим и сейчас не поздно заняться, - смеюсь я и закрываю ей рот поцелуем.
Несколько позже, когда утомленная ласками Лизхен уснула, я осторожно выскальзываю из постели и торопливо одевшись, спускаюсь в зал. В нем темно и тихо, если не считать храпа Курта и моих сопровождающих. Черт бы вас побрал засони, а где же Корнилий?
– Я здесь, государь, - шепот непонятно откуда взявшегося Михальского заставляет меня вздрогнуть.
– Нам пора!
– Как прикажете, сейчас я подниму людей.
– Хорошо, только поторопись.
Через несколько минут копыта наших коней дробно стучат по бревенчатым мостовым Москвы. Улицы поменьше на ночь перекрываются рогатками, но по главным всю ночь разъезжают патрули берегущие покой столицы, и мы почти безостановочно движемся к стрелецкой слободе, лишь изредка задерживаясь у застав. Впрочем, стольника Корнилия знают все, и стоит ему показаться, как нас беспрепятственно пропускают, после чего мы скачем дальше.
Стрельцы, пропустившие кавалькаду, тишком крестятся и настороженно провожают ее взглядами.
– Куды это его ирода ночью носило?
– бормочет один из них заросший черной бородой.
– По службе, видать, - нехотя отзывается второй.
– Знаем мы его службу, - не унимается чернобородый, - православных христиан на дыбу тянуть, да примучивать.
– Уймись Семен, - строго говорит ему напарник, - стольник Михальский государеву службу справляет!
– Государеву, - едва не сплевывает тот, - стоило с латинянами биться, чтобы себе на шею иноземца посадить!
– Ты чего, ополоумел? Ивана Федоровича соборно избрали за храбрость и приверженность к православной вере! К тому же, Семка, что-то я не припомню тебя в ополчении.
– Он-то может православный, - упрямо гнёт свое стрелец, - а вот жена и дети у него какой веры? Это же надо до такого бесстыдства дойти, чтобы в церквях царевича Карла поминать!
– Не твоего ума дело, - уже не так уверено возражает ему товарищ, - вот приедет царица с царевичем и примут истинную веру.
– Шесть годов не крестились, а тут вдруг окрестятся?
– Семен, - не выдерживает тот, - Христом-богом тебя молю, не веди при мне таковых
– А то что, - злобно щерится чернобородый, - сотенному донесешь?
– Не прекратишь, так и донесу!
– Ладно, не серчай, - через некоторое время примирительно говорит Семен, - я разве о своей корысти пекусь? Я за веру православную радею.
– Потому и не донес до сих пор, - вздыхает второй стрелец, - всем хорош государь Иван Федорович, да вот с женой у него неладно получилось. Только ты все же разговоры эти брось!
– Да бросил уже.
– Ну, вот и хорошо, вот и ладно!
***
А разговоры такие по Москве шли не только между простыми стрельцами, да черным людом, а и среди бояр. Многим ой многим Иван Федорович не по нутру пришелся. Да и то сказать, всем сразу хорош не будешь, но в том то и дело что новый царь всем то и не старался. Опору он искал не в старинных родах, хотя и их от себя не отталкивал, а в людях простых, иной раз подлого происхождения, выдвинувшихся в смуту. А легко ли им видеть рядом с собой вчерашних подьячих или того хуже земских старост, а то и вовсе не знамо откуда взявшихся? Впрочем, такие люди как Черкасский или Романов с Шереметьевым занимали первые места согласно своей родовитости и государя, по крайней мере внешне, поддерживали, а если и были чем недовольны, так виду не подавали. Так что вождем недовольных сам собой стал один из бывших членов семибоярщины князь Борис Михайлович Лыков. Зять пленного тушинского патриарха Филарета, надеялся в случае выбора Михаила закрепить свое положение, но не тут то было. Казаков, на подкуп которых он и другие сторонники Романовых потратили целую гору серебра, разогнал проклятый мекленбургский пришелец и участники собора именно его и выбрали царем. Испуганные чуть было не случившейся бойней Лыковы и прочие сидели тогда тише воды и ниже травы. Была правда надежда, что новоявленный царь неосторожно пообещавший вернуть Смоленск и Новгород сломает где-нибудь себе шею. Однако ушлый герцог и тут не оплошал и за месяц взял город, под которым король Жигимонт стоял два года. И со своим шурином свейским королем на счет Новгорода полюбовно договорился, взяв для него богатый город Ригу и втравив заодно родственника в долгую войну с ляхами. Но хуже всего, что за этот поход партия стоящих за Романовых бояр едва не лишились своего претендента. Нет, Михаил свет Федорович был, слава тебе Господи, жив и здоров, да только.... Все же колдун этот королевич заморский, коего мы на погибель себе царем выбрали. Привораживает он людей что ли? Началось все, когда инокиня Марфа на свою голову выпросила у государя службу для своего чадушки. Тот конечно уважил, да и взял новика себе в рынды и в поход с ним ушел. А как вернулся Мишка с войны, так будто подменили! Родных не слушает, Ивану Мекленбургскому, тьфу имя то бесовское, служит верно. Женился вот еще на безродной. Ну, вот кто такие Лемешевы супротив Романовых? Добро бы хоть богаты, так ведь нет - голь перекатная! Марфа даже царю в ноги кидалась: "не допусти надежа бесчестия!" Да куда там, ему аспиду того и надо. Сказал: "с такой опекой, тебе старица в жизни внуков не дождаться, а коли люба ему девка, так пусть и женится!"
Князь Борис Михайлович Лыков смотрел на своего племянника с видом крайнего неудовольствия. Вот же не дал бог разума детинушке, а ведь мы его в цари прочили! Нет бы слушать чего тебе умные люди советуют, да честь дедовскую блюсти, да где там - все у него через одно место. И вот теперь стоит, набычившись словно телок на бойне, и твердит свое. И ведь дело то пустое совсем. Приехал на службу верстаться дальний родственник Лыковых княжич Дмитрий Щербатов, а ему указали идти в царские драгуны. Ну, где такое видано, чтобы княжеского рода, пусть и захиревшего, да в драгуны? Оно конечно, батюшка его дров наломал сразу, не признав нового царя и через то в опалу попал, но ведь надо и меру знать! А Мишка у Ивана Федоровича в чести, мог бы и попросить, да где там...