Цареубийцы (1-е марта 1881 года)
Шрифт:
— Вера, — сказала она, — тебе пора садиться в брэк. Генерал уже забрался в него. Когда тебе перевалит за тридцать, милая Вера, нужно обо всем подумать. Что-то нам покажет Порфирий?.. Я догадываюсь… Я думаю, что я даже отгадала… Идем, Вера!..
На дворе высокий худощавый генерал в длинном сюртуке с золотым аксельбантом, в фуражке сидел на козлах высокого брэка. Рослые вороные кони не стояли на месте. Державший их под уздцы грум побежал помочь Вере забраться на козлы. Две белых собаки в мелких черных пятнах, точно в брызгах, два кэрридж-дога, приветливо замахали хвостами навстречу Вере.
— Флик!.. Флок!.. На место! —
Собаки покорно побежали к передним колесам экипажа. Генерал тут же натянул вожжи, и вороные кони, постепенно набирая ход, сделали круг по усыпанному песком двору и выехали за воротя на шоссе.
Гости генерала пестрой группой стояли на деревянном мостике, перекинутом через шоссейную канаву у входа в сад. Впереди всех — баронесса фон Тизенгорст, старый друг генерала и большая лошадница, у нее в Лифляндской губернии был свой конный завод; подле нее молодой, в темно-русых бакенбардах, крепко сложенный, коренастый, красивый лейб-казачий ротмистр Фролов, тоже коннозаводчик, французский военный агент Гальяр, бойко говоривший с графиней Лилей, тщательно картавивший с настоящим парижский шиком, и пришедший вместе с Верой и графиней Суханов ожидали выездов. Несколько сзади стояли Карелии, чиновник иностранных дел в форменном кителе, и полковник генерального штаба Гарновский, приятель сына генерала Порфирия.
— Русские женщины удивительны, — говорил Гальяр, — они говорят по-французски лучше, чем француженки.
— Oh, mon colonel, вы мне делаете комплименты! Французский язык родной для меня с детства.
— Я полагаю, графиня, — серьезно сказала баронесса фон Тизенгорст, — нам лучше отложить зонтики, чтобы не напугать лошадей. Лошади генерала не в счет, их ничем не испугаешь, но Порфирия Афиногеновича и особенно Афанасия, Бог их зияет, что у них за лошади.
— Скажите, баронесса, — обратился к Тизенгорст Карелин и вскинул монокль, — это правда, что никто, и Афиноген Ильич в том числе, не знает, что готовят ему сын и внук?
— Совершеннейший секрет, милый Карелин, — сказала графиня Лиля по-французски. — Никто того не знает. Порфирий Афиногенович готовил свои выезд в Красном селе, а Афанасий в Царском.
— Неужели никто не проболтался? — сказал Гарновский.
— Никто. Ведь и вам Порфирий Афиногенович ничего не говорил и не показывал. И нам предстоит решить, чей выезд будет лучше, стильнее и красивее.
— Во Франции такие конкурсы уже делаются публично в Париже, — сказал Гальяр.
— Но мы еще, милый Гальяр, не во Франции, — улыбаясь, сказала графиня Лиля.
— Если выезды будут одинаковые — это возможно, — мягким баском сказал Фролов, — генеральский выезд мы все знаем, но я никак не могу себе представить Порфирия в немецком брэке, с куце остриженными хвостами у лошадей… Да вот и его высокопревосходительство.
Вороные кони просторною рысью промчались мимо судей по шоссе. Генерал сидел, как изваяние, прямой и стройный; рядом с ним без улыбки на бледном, грустном лице сидела Вера. Грум, сложив руки на груди, поместился сзади, спиной к ним. Кэрридждоги дружной парой бежали у переднего колеса, и было удивительно смотреть, как собаки поспевали за широкой машистой рысью высоких, рослых коней.
— Прекрасны, — сказал Фролов.
Генерал свернул на боковую дорогу, объехал кругом, подкатил к гостям и беззвучно остановил лошадей. Грум соскочил с
— Картина, — сказал Фролов. — Что в них четыре вершка с половиной будет?
— Полных пять, Алексей Герасимович, — с козел отозвался генерал.
— Настоящие Ганноверские, — сказала баронесса фон Тизенгорст. — Эта порода веками выводилась. Какая чистота линий. Обе без отметин. Я думаю, такой пары нет и в Придворном ведомстве.
— Л, собаки, собаки, — умиленно сказал Гарновский. — Просто удивительно, как они свою роль знают. Где вы таких достали, ваше высокопревосходительство?
— Подарок князя Бисмарка… Ну, бери, — крикнул генерал груму. — Уводи. Слезай, Верп. Сейчас Порфирий пожалует удивлять пне.
Конечно, я угадала, — сказала графиня Лиля. Она подалась вперед, опираясь на зонтик и прислушиваясь. Она вдруг помолодела и похорошела. Румянец заиграл на ее полных щеках. Глаза заблестели, маленький, красивого рисунка рот был приоткрыт, обнажая тронутые временем, но все еще прекрасные зубы.
— Музыка, — восторженно сказала она и приложила маленькую, пухлую руку к уху.
Из-за поворота шоссе все слышнее становился заливистый звон колокольцев и бормотание бубенчиков.
Ближе, слышнее, веселее, ярче, заливистее становилась игра троечного набора. И вот вся тройка буланых лошадей показалась на шоссе. Вихрем неслась она мимо любопытных прохожих, мимо дач. Она пронеслась, мелькнула, не пыля по нарочно политому водой шоссе мимо Афиногена Ильича и его гостей. Качался под расписной дугой широкий, ладный розово-золотистый жеребец, и колоколец на дуге мерно отзванивал такт его бега. Такие же розово-золотистые пристяжки неслись врастяжку. Их черные гривы взмахивались, как крылья, прямые хвосты были вытянуты. Стонали на ожерелках и на сбруе бубенцы, заливаясь неумолкаемой песнью. Спицы колес слились в одну полосу. Ямщик в шапке с павлиньими перьями, в малиновой рубахе и бархатной поддевке молодецки гикнул, проносясь мимо. Порфирий встал во весь рост в коляске, и накинутой небрежно на одно плечо «николаевской» легкой шинели и отдал честь отцу — и все скрылось во мгновение ока, слетело с политого водой участка дороги и запылило облаком прозрачной серой пыли.
— Н-нда, птица-тройка, — раздумчиво сказал Карелин, выбрасывая из глаза монокль. — Чисто гоголевская тройка.
Облетев квартал, тройка приближалась снова. Она шля теперь воздушною рысью. Усмеренные бубенцы бормотали, и чуть позванивал серебряным звоном колокольчик на дуге.
— Ty-тпру-у!..Ту-тпру-у!.. — остановил лошадей ямщик.
Еще и еще раз прозвенел мелодично колокольчик: коренник переступил с ноги на ногу. Бубенчики на мгновение залились: пристяжная, отфыркиваясь, встряхнулась всем телом.
Порфирий, сбросив шинель на сиденье, выпрыгнул из коляски и, счастливый и торжествующий, быстрыми шагами подошел к отцу.
— Ну, как, папа?
— Что же… Ничего не могу сказать… Очень хороша… Оч-чень… Я, чаю, такой тройки у царя нет.
— У Великого Князя Николая Николаевича Старшего есть еще и получше. Вся серая… Стальная… Кр-расота!.. Да не прочна. Побелеют с годами серые кони — разравняется тройка.
Фролов подошел к лошадям и гладил пристяжку по вспотевшим щекам. Белая пена проступила вдоль черного топкого ремня уздечки.