Цареубийство 11 марта 1801 года

Саблуков Николай Александрович

Панин и Пален, инициаторы заговора, были, несомненно, в то время наиболее выдающимися и способными людьми в империи, среди правительства и двора. Они были несравненно дальновиднее и умнее всех остальных членов совета Павла, в состав которого они оба входили. Они сговорились между собой и решили привлечь на свою сторону Александра. Как люди благоразумные и осторожные, они поняли, что прежде всего им необходимо заручиться согласием наследника престола и что без его одобрения такое опасное предприятие, в случае неудачи, может окончиться для них крайне плачевно. Будь на их месте люди молодые, увлекающиеся и преданные делу, они непременно бы поступили иначе: не вмешивая в такое дело сына, где вопрос идёт о низвержении отца, они пошли бы на смерть, пожертвовав собой ради спасения отечества, дабы избавить будущего государя от всякого участия в перевороте. Но такой образ действий был почти немыслим и требовал от заговорщиков или беззаветной отваги, или античной доблести, на что едва ли были способны деятели этой эпохи.

Граф Пален, который, в качестве военного губернатора Петербурга, имел

всегда возможность видеться с Александром, убедил великого князя согласиться на тайное свидание с Паниным. Это первое свидание произошло в ванной комнате. Панин изобразил Александру в ярких красках плачевное состояние России и те невзгоды, которые можно ожидать в будущем, если Павел будет продолжать царствовать. Он старался доказать ему, что содействие перевороту является для него священным долгом по отношению к отечеству и что нельзя приносить в жертву судьбу миллионов своих подданных самодурству и жестокости одного человека, даже в том случае, если этот человек его отец. Он указал ему, что жизнь, по меньшей мере свобода, его матери, его личная и всей царской семьи находится в опасности, благодаря тому отвращению, которое Павел питал к своей супруге; с последней он совсем разошёлся и свою ненависть, которая всё возрастала, он даже не скрывал и естественно мог при таком настроении принять самые суровые и крутые меры; что дело идёт ведь только о низвержении Павла с престола, дабы воспрепятствовать ему подвергнуть страну ещё большим бедствиям, спасти императорское семейство от угрожающей ему опасности, создать самому Павлу спокойное и счастливое существование, вполне обеспечивающее ему полную безопасность от всевозможных случайностей, которым он подвержен в настоящее время. Что, наконец, дело спасения России находится в его, великого князя, руках и что ввиду этого он нравственно обязан поддержать тех, кто озабочены теперь спасением империи и династии.

Эти слова Панина произвели сильное впечатление на Александра, но не убедили его окончательно дать своё согласие. Только после шестимесячных увещаний и убеждений удалось, наконец, вырвать у него согласие. Что касается гр. Палена, то он, чрезвычайно ловкий человек, заставил предварительно высказаться Панина, считая его наиболее скромным и способным для столь трудного дела, как склонение наследника престола к образу действий, противному его мыслями и чувствам. После опалы Панина и высылки его в Москву, Пален приступил уже к личному воздействию на великого князя путём всевозможных намёков, полуслов и словечек, понятных одному Александру, сказанных под видом откровенности военного человека — каковая манера говорить являлась отличительным свойством красноречия этого генерала [123] . Таким образом, после отъезда в Москву Н. П. Панина Пален остался один во главе заговора, и в конце концов ему удалось вырвать у Александра роковое согласие на устранение Павла от престола.

123

Пален слыл всегда за самого тонкого и хитрого человека, обладавшего удивительной способностью выворачиваться из положений самых затруднительных, особенно когда дело шло о быстром движении корабля его фортуны. Последний тем не менее благодаря непредвиденной случайности потерпел крушение у самого входа в гавань, когда ему почти нечего было опасаться. В Лифляндии на родине Палена местное дворянство, хорошо его знавшее, говорило о нем так: «Еr hat die Pfiffblogie studiert» — от немецкого слова «pfiffig» хитрый, ловкий, пронырливый человек, который всегда мистифицирует других, а сам никогда не остаётся в дураках. Сам Пален всегда употреблял это выражение, когда он хотел похвалить кого-нибудь (Примеч. авт.).

Нельзя не сожалеть, что, благодаря всем этим роковым обстоятельствам, Александр, который всегда стремился к добру и который обладал такими качествами для его осуществления, не остался чуждым этой ужасной, но вместе с тем неминуемой катастрофе, положившей предел жизненному поприщу его отца.

Несомненно, что Россия страдала под управлением такого человека, душевное равновесие которого было весьма сомнительное, и что сам переворот был вызван силой вещей, тем не менее Александр всю свою жизнь носил в душе этот тяжёлый упрёк в соучастии с заговорщиками, посягнувшими, хотя и без его ведома, на жизнь его отца. В его глазах событие 11 марта было несомненным пятном на его репутации, как государя и человека, хотя, в сущности, оно доказывало только его юношескую неопытность, полное незнание людей и своей страны. Этот упрёк преследовал его всю жизнь и, подобно коршуну, терзал его чувствительное сердце, парализуя в начале его царствования лучшие его способности и начинания, а в конце жизни привёл его к мистицизму, доходившему иногда до суеверия.

Император Павел вёл государство к неминуемой гибели и разложению, внеся полную дезорганизацию в правительственную машину. Он царствовал порывами, минутными вспышками, не заботясь о последствиях своих распоряжений, как человек, не дающий себе труда взвесить все обстоятельства дела, который приказывает и требует только немедленно исполнения своей воли. Все, т. е. высшие классы общества, правящие сферы, генералы, офицеры, значительное чиновничество, словом, всё, что в России составляло мыслящую и правящую часть нации, было более или менее уверено, что император не совсем нормален и подвержен болезненным припадкам. Это было настоящее царство страха, и в конце концов его ненавидели даже за добрые его качества, хотя в глубине души он искал

правды и справедливости и нередко в своих гневных порывах он карал справедливо и верно. Вот почему в его кратковременное царствование русские чиновники допускали менее злоупотреблений, были более вежливы, держались начеку, менее грабили и были менее заносчивы, чем в предыдущие и последующие царствования. Но это правосудие императора, воистину слепое, преследование правых и виноватых, карало без разбора, было своевольно и ужасно, ежеминутно грозило генералам, офицерам, армии, гражданским чиновникам и в результате вызывало глухую ненависть к человеку, заставившему всех трепетать и державшему их в постоянном страхе за свою судьбу.

Таким образом, заговор можно назвать всеобщим: высшая аристократия, дворянство, гвардия и армия, среднее сословие, ремесленники, словом, всё население столицы, а также помещики, чиновники и купечество — все трепетали, все чувствовали невыносимый гнёт его жестокого самовластия и утомились под влиянием постоянного страха. Такое состояние общества, подавленного и терроризированного, должно было, наконец, разразиться катастрофой.

В таком положении находилась Россия с первых дней царствования Павла, причём с каждым годом странности и причуды императора всё возрастали. Это и было истинной причиной заговора, закончившегося его смертью. Многие уверяли, что успеху заговора способствовало английское золото. Я лично этого не думаю. Если даже допустить, что тогдашнее британское правительство было лишено всяких нравственных принципов, то и тогда обвинение его в соучастии в заговоре едва ли основательно, так как событие 11 марта 1801 г. вызвано вполне естественными причинами. Со времени вступления на престол Павла в России существовало хотя и смутное, но единодушное предчувствие скорой, давно желанной перемены правления. Об этом говорили полусловами, намёками, но весьма усиленно. Ещё в 1797 году, до моего отъезда из Петербурга, среди придворной молодёжи считалось признаком хорошего тона критиковать и высмеивать действия Павла, составлять на его счёт эпиграммы и вообще допускать такие вольности, которые при этом говорились почти во всеуслышание. Это была государственная тайна, которая доверялась всем, даже женщинам и юным щёголям общества, и между тем никто не проговорился, никто эту тайну не выдал. И это при монархе, столь подозрительном и недоверчивом, каким был Павел.

Но предприятие это никогда бы не осуществилось и тайна была бы всё-таки раскрыта, если бы пост петербургского военного губернатора, имевшего в своём распоряжении войска и полицию, не находился в руках решительного человека, который сам руководил всем заговором.

Говорят, что однажды, во время доклада, император Павел, устремив испытующий взгляд на Палена, сказал ему:

— Мне известно, что против меня задуман заговор.

— Это невозможно, государь, — ответил совершенно спокойно Пален. — Ибо в таком случае я, который всё знаю, был бы сам в числе заговорщиков.

Этот ответ и добродушная улыбка генерал-губернатора совершенно успокоили Павла. Уверяют, однако, что несколько анонимных писем всё-таки возбудили подозрение императора, и накануне своей смерти он велел тайно вызвать в Петербург Аракчеева, который должен был занять место Палена. Будь Аракчеев вовремя в столице — ход дела мог бы совершенно измениться, и в Петербурге произошли бы самые трагические события. Суровый, почти зверский характер этого человека служит тому порукой. Вместе с Аракчеевым явился бы и Ростопчин, и Павел, вероятно, был бы спасён. Но судьба устроила иначе: разогнав благодаря своей вспыльчивости многих преданных ему и энергичных людей, Павел окружил себя людьми бездарными и неспособными, которым розданы были лучшие правительственные должности. Таков был князь Куракин, человек добрый, но ограниченный, стоявший во главе иностранных дел; генерал-прокурор Обольянинов, получивший этот высокий и ответственный пост только потому, что он когда-то управлял гатчинскими землями. Наконец, самым доверенным к императору лицом был граф Кутайсов, бывший брадобрей Павла и состоящий теперь шталмейстером и андреевским кавалером. Это был не злой человек, но беспечный, любивший пожить, у которого на другой день, когда его арестовали, в кармане камзола найдены были письма, сообщавшие подробный план заговора и список всех его участников. Но Кутайсов даже не распечатал этих писем, сказав очень спокойно: «Ну, дела можно отложить и до завтрашнего дня». Он положил их в карман, не читая, так как спешил на ночное свидание.

II

Император Павел только что окончил постройку Михайловского дворца. Этот дворец, стоивший громадных денег, представлял собой тяжёлое массивное здание, похожее на крепость, в котором император считал себя совершенно безопасным от всяких случайностей. Из удобного и вместительного Зимнего дворца он переехал в новый замок, стены которого ещё были сыры и мокры, и, несмотря на это, был в восхищении от новой постройки, которую расхваливал своим приближённым и вообще считал себя счастливым и довольным, с восхищением показывая своим гостям роскошные апартаменты нового дворца. Это было в январе 1801 года.

Между тем заговор, который постепенно подготовлялся, был близок к осуществлению. Необходим был толчок, который быстро должен был подвинуть дело, и толчком этим явилось согласие, вырванное у великого князя Александра Павловича главарями заговора: графом Н. П. Паниным, Паленом и братьями Зубовыми — Платоном и Николаем. Граф Панин находился в ссылке в Москве, в Петербурге же все нити заговора находились в руках Палена и Зубовых. Последние, как известно, были недавно возвращены из ссылки и осыпаны милостями Павла, который, не считая их более опасными, весь отдался чувству великодушия по отношению к бывшим врагам.