Царевна Софья

Карнович Евгений Петрович

Афанасий Нарышкин, брат царицы, был комнатным стольником. Он отказался от боярства из скромности и наиболее охотно занимался благотворительностью. Услышав, что стрельцы везде его ищут, чтобы предать мучительной смерти, он поспешил к священнику церкви Воскресения на Сенях, некогда им облагодетельствованному, и просил причастить его перед смертью. Священник почти принудил его скрыться в церкви, под престолом. Придворный карла, проходя мимо церкви и увидев входивших в нее Нарышкина и священника, подсмотрел, что только один из них вышел оттуда и запер церковные двери.

Вдруг

среди тишины, царящей в храме, Нарышкин услышал у дверей шум. Ключ два раза щелкнул — и тяжелая дверь заскрипела, медленно поворачиваясь на железных петлях. Кто-то вошел в церковь.

— Показывай, где он спрятался? — сказал один голос.

Другой голос ответил:

— Уж я тебе говорю, что он здесь. Вели-ка поставить у окон и дверей часовых.

По шуму шагов и голосам Нарышкин заключил, что целая толпа ищет его по церкви.

— Смотри ты, колдунишка, если мы его не сыщем — беда тебе! — сказал кто-то. — Осталось только алтарь обыскать!.

Нарышкин услышал, как северные двери открылись и несколько человек вошли в алтарь.

— И здесь его нет! Разве что под престол спрятался. Сунь-ка туда пику, Фомка!

Пика проткнула парчовый покров престола и, слегка шаркнув по кафтану Нарышкина, вонзилась в пол.

— Кажись, никого нет!

— Загляни под престол.

— Вот он где, изменник! Тащите его оттуда!

Беззащитного Нарышкина схватили. Он не сказал ни слова своим убийцам, не издал ни одного жалобного стона. Когда его выносили из алтаря, он взглянул на образ Воскресения Христа, стоявший за престолом, вздохнул и закрыл глаза. Душа его погрузилась в предсмертную молитву.

Преддверие храма Божиего обращено было в плаху. Разрубленное на части тело Нарышкина изверги сбросили на площадь перед церковью.

Обыскав дворец, мятежники рассеялись по всей Москве, грабили дома убитых ими бояр и искали везде Ивана Нарышкина и всех тех, которые успели из дворца; скрыться. Родственник царицы, комнатный стольник Иван Фомич Нарышкин, живший за Москвою-рекою, думный дворянин Илларион Иванов и многие другие были отысканы и преданы мучительной смерти.

Солнце появилось из-за туч на прояснившемся западе и осветило бродящих по Москве стрельцов и брошенные на площадях их жертвы. Оставив в Кремле многолюдную стражу, мятежники возвратились в свои слободы.

II

Бурмистров, отправленный Долгоруким к Кравгофу, выехал из Кремля на Красную площадь и во весь опор проскакал длинную прямую улицу, которая шла к Покровским воротам. Проехав через них, он вскоре достиг Яузы и въехал в Немецкую слободу. Остановясь у дома Кравгофа и привязав к кольцу измученную лошадь, Бурмистров вошел прямо в спальню полковника. Кравгоф был датчанин, но звали его в народе немцем, как и всех западных иностранцев. По его настоянию Бутырскому полку дано было красное знамя с вышитою посередине крупными буквами надписью: «Берегись!» Он три недели выдумывал надпись и остановился на этой, как нельзя лучше выражающей, по его мнению, храбрость полка и тот страх, который он наводит на неприятеля. Но насмешники

перетолковали это по-своему: «Кравгоф-то, — говорили они, — велит своим беречься и не очень храбриться».

— Князь Михаил Юрьевич Долгорукий прислал меня к тебе, господин полковник, с приказанием, чтобы ты шел как можно скорее с полком ко дворцу.

— К творес? — воскликнул Кравгоф, вскочив со стула.

— Да, ко дворцу. Восемь стрелецких полков взбунтовались.

— Мой не понимай, што твой каварить.

— Восемь полков взбунтовались, хотят окружить дворец, убить всех бояр, верных царице, и провозгласить царем Ивана Алексеевича. Ради Бога, поскорее, господин полковник!

— Ай, ай, ай! Какой кудой штук! А хто сказал марширофать с мой польк?

— Меня послал к тебе князь Долгорукий.

— Толгирукий? Гм! Он не есть мой нашальник. Еслип велел Сарись, то…

— Помилуй, Матвей Иванович, ты еще рассуждаешь, когда каждый миг дорог.

— Мой сосывать тольшен военный совет, а потом марш.

— Побойся Бога, Матвей Иванович, это уж ни на что не похоже. Есть ли теперь время думать о советах?

— Стрелиц не снает слюшпа и патому так утивлялся! Гей! Сеньке!

Вошел Сенька, слуга полковника.

— Побеши х косподин польпольковник, х майор, х каптень, х порушик, потпорушик, прапоршик, скаши, штоп все припешал ко мне. Ешо вели свать один ротца писарь.

Бурмистров, видя, что нет возможности поторопить упрямого Кравгофа, с досадой отошел к окну и, скрестив на груди руки, начал смотреть на улицу. Через некоторое время стали собираться офицеры Бутырского полка.

Сначала вошел майор Рейт, англичанин, потом полуполковник Биельке, швед, с капитаном Лыковым. Когда и все прочие офицеры собрались, Кравгоф приказал ротному писарю Фомину принести бумагу и чернильницу, пригласил всех сесть и сказал:

— Князь Толгирукий прислал вот этот косподин стрелица скасать, што восемь польк вспунтирофались и штоп наша польк марш ко творса. Сарись не скасаль нишего. Натопна ли марш?

— Господи, твоя воля! — воскликнул капитан Лыков. — Восемь полков взбунтовались! Да что же тут толковать? Пойдем скорее!

— Косподин каптень! Твой не тольшна каварить преште млатший офицер! — воскликнул Кравгоф. — Косподин младший прапоршик, што твой тумает?

— Тотчас же идти ко дворцу и драться!

— Траться? Гм! Господины все прошие прапоршик, што ви думает?

— Драться! — отвечали в один голос прапорщики.

— А косподины подпорушики и порушики?

— Драться!

— А где ешо три каптень? Зашем вишу отин?

— Двое захворали, а один, как известно, в отпуске, — ответил Лыков.

— А зашем нет рапорт о их полеснь?

— Есть, господин полковник! Я вчера подал, — сказал ротный писарь.

— Карашо!.. Ну а косподин Ликов, што твой тумает?

— Я думаю, — насмешливо сказал капитан, — что надобно дать время бунтовщикам войти в Кремль, окружить дворец и сделать, что им заблагорассудится, а потом идти, не торопясь, ко дворцу, взглянуть, что они сделали, и разойтись по домам.