Царьград. Гексалогия
Шрифт:
Еще в первый же день узник начал искать в своем положении некие выгоды, ибо не может такого быть, чтобы все кругом было бы плохо, обязательно что-нибудь – хоть чуть-чуть – будет и хорошо, надо только суметь отыскать это – пусть даже немногое – хорошее, суметь его выделить. Вот, к примеру, здесь, в этой каменной яме что хорошего? А времени свободного много – вот что! Можно спокойно подумать, порассуждать… Если уж совсем невозможно выбраться самому, тогда – кто бы его смог отсюда вытащить? Лука Нотара? – первый, кто пришел на ум. А почему бы и нет? Если он так любит своего сыночка, так почему б не помочь
Надсмотрщики менялись – молодой человек видел уже двоих. Ну да, по сменам, значит, дежурили – сутки через сутки. Один – высоченный дылда лет тридцати, с кулачищами, что твоя тыква – Алексей его так про себя и прозвал – Дылда. Бритая наголо голова, длинные вислые усы, никакого оружия Алексей при нем не заметил. Все правильно – даже если узник и скован, а мало ли?
Второй тюремщик – низенький угрюмый тип с большой, почти идеально круглой, головою и маленьким слюнявым ртом. Этого обозвал Слюнявым. Все. Пока – только эти двое и больше ни единой живой души.
Поскольку допросов все не было, Алексей начинал проявлять к тюремщикам вполне конкретный интерес, раздумывая – как и на что их использовать? Получится ли? Да, самое главное – и тот, и другой были турками или малоазийскими греками, очень на то похоже, что мусульманами, явно не пылавшими даже намеком на сочувствие к «проклятым кяфирам». И все же, и все же… пока это была единственная надежда.
Умудренный всей своей прошлой жизнью – или жизнями? – узник, конечно, не стал заговаривать с надзирателями, даже попыток таких не предпринимал. Говорил сам с собой, якобы рассуждал вслух… Говорил то по-тюркски, который не так уж и плохо знал, то по-гречески… Жаловался сам себе на жизнь, расхаживал – насколько это можно было сделать в цепях – задумчиво и громко бормотал что-то…
– Кто же меня мог сюда засадить, вах? И за что? О, это, наверняка происки моих врагов-торговцев. Алчный Имрат-кызы давно зарился на мои мельницы… Мои яблоневые сады тоже ему покоя не давали. А еще мастерские… Гм-гм… А, может, не Имрат? Может, Халиф-бей? Он же должен мне триста цехинов…. Деньги невелики, но для него – и это сумма! Да-да! Не захотел выплачивать, вот и…
Рассказывая, Алексей пристально следил за реакцией надзирателей… которые стали явно задерживаться в камере чуть дольше, нежели требовалось для того, чтобы сначала принести еду, а потом забрать посуду. Чуть-чуть дольше… А затем – уже и не чуть-чуть… Причем – оба!
А при словах «триста цехинов» – в глазах Дылды явственно вспыхнул алчный огонь, а тонкие губы Слюнявого завистливо скривились.
Ага! Завидуйте, завидуйте, парни…
Хотя… Может быть, это просто-напросто показалось? Ну а если не показалось, так эти парни вполне могут подслушивать и под дверью…
Вдохновленный такими вот рассуждениями, Алексей начал фантазировать с таким воодушевлением, которое, наверное, и не снилось авторам научно-фантастических романов или какой-нибудь там фэнтэзи!
– Да! Да! Это Халиф-бей! Это ж надо, спровадить меня сюда… Из-за каких-то жалких трех сотен цехинов!
Вот в таком вот роде и фантазировал узник, все больше упирая не на несчастную любовь, а на триста цехинов – именно это, похоже, и заинтересовало обоих тюремщиков. Ну, ясное дело – деньги – это деньги, а любовь – так, беллетристика.
– О-о-о!!! Гнусный шакал Халиф-бей! Какие-то несчастные триста цехинов!!! Эх, послать бы весточку моему другу… он поможет! Обязательно поможет! Деньги есть – даст мзду одному, другому, третьему… В конце концов поговорит с этими алчными типами – Халиф-беем, Имратом-кызы, Заливаном… Ах да! Заливан! Как же я мог забыть про этого чертового валаха? Он ведь тоже мне должен… я дал ему два корабля под залог дома. Корабли пошли на дно, и я забрал дом… А вы бы что сделали на моем месте, уважаемый?
«Уважаемый» Дылда отмолчался, а «Слюнявый» почмокал губами! Ага! Есть контакт… Теперь уж немного осталось! Почему-то верилось – что немного.
А допросов все не было, шли дни, и каждый день узник распинался то про корабли, то про мельницы, то про триста цехинов. И глаза надсмотрщиков пылали распаляемой алчностью… Или это просто так казалось?
Но наконец…
Стояла черная непроглядная ночь – по крайней мере, именно такой она здесь казалась – и протопроедр уже почти заснул, как вдруг… как вдруг снаружи лязгнул засов…
Узник распахнул глаза:
– Кто здесь? Кто явился во мраке? А, ну наконец-то допрос! Ну уж я много про кого расскажу, молчать не стану!
– Тихо, несчастный! – прошептал… гм-гм… неизвестно кто, но не Дылда и не Слюнявый – точно!
Для Дылды он был слишком уж низок, для Слюнявого – слишком широк в плечах. Да и голос звучал молодо, можно даже сказать – по-юношески задорно.
– Ты вправду так любишь чужую жену?
– Ха! Да я жить без нее не могу! О, Мари… Елена! Елена! Прекраснейшая Елена. Увы, нам никогда не быть вместе…
– Но, может так статься, что старый муж ее помрет…
– Он крепок здоровьем… И, похоже, я умру раньше.
– Как я тебя понимаю, несчастный!
Тюремщик произнес это настолько истово, с такой непреходящей грустью, что Алексей прикусил язык и больше уже ничего не говорил, только слушал щемяще-грустную историю о несчастной любви. Слушал и в нужных местах – поддакивал.
А потом попросил кое с кем встретиться, передать поклон от «любимца Гаркатиды».
– Ты же, кажется, только что говорил о Елене? – удивился тюремщик.