Царица амазонок
Шрифт:
– В уюте люди теряют остроту восприятия.
– Знаешь… – Ник принялся целовать меня в шею. – Я очень рад, что никогда не учил тебя какой-нибудь технике самообороны. И я даже не вижу поблизости твоей шпаги дуэлянта. Так что могу делать с тобой что хочу.
– Ты, похоже, забыл, что я только что приволокла тебя аж за полярный круг.
– Ох, это я прекрасно осознаю! – Ник лег на спину, закинув руки за голову, и дерзко улыбнулся мне. – А теперь я получу вознаграждение. Разве не так?
– Ты просто настоящий пещерный человек, – засмеялась я.
– И тебе следует быть благодарной
Позже этой же ночью, после нескольких изумительно нецивилизованных часов в постели и долгого чувственного мытья под душем, я снова получила напоминание о том, насколько хрупко наше нынешнее счастье.
– Что это такое? – спросил Ник, когда я начала чистить зубы, и его улыбка мгновенно угасла. – Где ты взяла эту пасту?
Я уставилась на совершенно невинный тюбик, лежавший рядом с раковиной, и похолодела от страха. Прежде чем утром мы поднялись на борт самолета, Ник строго-настрого велел мне избавиться от всего того, что оставалось в моем номере в Калькризе в то время, когда я из него выходила. Но почему-то паста ускользнула от моего внимания.
– Что ты делаешь? – спросила я, когда Ник стал выдавливать пасту в раковину.
– Вот… чувствуешь?
Он заставил меня пощупать нижнюю часть тюбика, где приютилось нечто маленькое и твердое, похожее на крошечный камешек.
Наши взгляды встретились. Неужели это был «жучок»?
– Так они знают, где мы находимся? – спросила я, похолодев при мысли о том, что нам, пожалуй, снова придется бежать от бандитов Резника прямо среди ночи.
– Не обязательно, – ответил Ник, быстро одеваясь. – Но я не хочу давать им ни малейшего шанса. Ты пока согревай постельку, а я прокачу немножко нашего фторсодержащего дружка.
Глава 38
Так давай договоримся
Не чинить вреда друг другу,
Вечность целая пусть длится,
И пока луна сияет.
Суомуссалми, Финляндия
Монумент в память советско-финской войны в Суомуссалми был настолько необычен, что мы проехали мимо него несколько раз, прежде чем поняли, что это такое. Пользуясь светом полуденного солнца, мы высматривали нечто вроде целой армии одинаковых надгробий, выстроившихся в строгом порядке, но то, что мы в итоге нашли, самым ошеломительным образом от них отличалось.
Посетить музей «Рааттеен Портти» нам предложил бакалейщик в лавке напротив гостиницы, потому что он был настоящими воротами в историю Суомуссалми. Ранее тем же утром мы поговорили с портье гостиницы, и он нам сообщил, что «Вабуруси» – это на самом деле не одно, а два слова. «Вабу» – это женское финское имя, а «Руси» – фамилия. К несчастью, в местной телефонной книге не нашлось ни единой Руси. И в итоге мы оказались в бакалейной лавке, но и бакалейщик тоже сказал, что не знает никого с такой фамилией.
– Но вы попытайте
И вот днем, в обеденное время, когда солнце светило ярче всего, мы поехали в «Рааттеен Портти», чтобы понять, что в этом местечке нет ничего предсказуемого. Несмотря на сдержанную внешность Суомуссалми или, возможно, как раз из-за нее, я чувствовала, что этот городок обладает глубокой темной душой, битком набитой тщательно хранимыми тайнами.
Когда мы входили на территорию мемориала, навстречу нам задул пробирающий до костей восточный ветер, заставивший нас поднять капюшоны и натянуть теплые перчатки, которые мы купили утром, собираясь на эту экскурсию. Курток, приобретенных нами в аэропорту Франкфурта, было явно недостаточно для страны, где в ноябре солнце едва показывалось над горизонтом, перед тем как снова нырнуть вниз головой в полярную ночь – уже в три часа дня.
– Давай зайдем в здание, – предложил Ник из-под капюшона.
– Сначала осмотрим парк. Потом согреемся.
Вокруг нас лежали тысячи грубых валунов всевозможных форм и размеров, напоминая о том, что каждый павший солдат, чью память чтили здесь, был самостоятельным и независимым человеческим существом, кем-то, чьи последние мысли едва ли относились к международной политике, а скорее к его любимым и друзьям. По крайней мере, я именно так истолковала увиденное, разглядывая все из-за обмотанного вокруг шеи и лица шарфа, пока мы шагали по обледеневшему гравию.
Когда мы подошли к памятнику с колокольчиками в центре мемориала, то увидели какого-то человека, направлявшегося к нам со стороны музейного здания с лесенкой в руках. Когда он понял, что мы идем в том же направлении, что и он, то положил лесенку на землю, поправил очки и подошел к нам, чтобы поздороваться. И хотя на нем была только кожаная куртка, и никаких там шерстяных свитеров, его рука оказалась такой же теплой, как и его улыбка.
– Я Марко, – сообщил он, поднимая воротник своей куртки. – Я как раз хотел почистить колокола. Их здесь сто пять, и все разных размеров. – Он показал на вершину памятника, представляющего собой четыре резные деревянные балки, прислоненные друг к другу вершинами. – По колоколу на каждый день войны. Их слышно, когда дует ветер. Но давайте лучше зайдем внутрь и выпьем кофе. У нас на этой неделе karjalanpiirakat. – Видя, что мы его не понимаем, Марко улыбнулся и взмахнул руками. – Карельские пирожки.
В музее «Рааттеен Портти» в этот день было всего несколько посетителей. Парочка разговорчивых женщин устроилась в кафе, и еще какой-то пожилой мужчина в инвалидном кресле-каталке сидел за столиком у окна, молча перебирая фотографии.
Хотя Марко был явно заинтересован нашим визитом, он не стал нас расспрашивать, откуда мы явились, а просто быстро провел нас по экспозиции, заверяя, что сделать это необходимо, потому что мы вряд ли хоть в какой-то мере представляем себе даты или обстоятельства советско-финской войны, которая была его особой страстью.