Царица амазонок
Шрифт:
– Мы хотим найти богиню Луны, – начала Мирина. – В большом городе. Моя сестра ослепла от лихорадки, но мы надеемся, что богиня исцелит ее.
– Мне очень жаль твою сестру. – Старик сочувственно покачал головой. – Много, много людей идут на поиски богини Луны. Она очень занята.
– Но нам все равно хотелось бы ее увидеть, – сказала Мирина.
Старик слегка нахмурился, но потом пожал плечами и развел руками, как бы говоря, что он уже сделал все, что мог.
– Это не очень далеко. Я покажу дорогу, но сначала вы должны поесть и поспать.
Выйдя перед
Вон там, в углу, представилось ей, спит ее старшая сестра Лана, крепко прижав к себе новорожденного малыша. А вон там, прямо возле нее, лежит младшая Лилли – такая теплая и нежная…
Вонь, проникшая в ее ноздри, вернула Мирину в настоящее. Они с сестрой не мылись несколько недель, и в кудрявых волосах Лилли видна была засохшая грязь, что сразу же напомнило Мирине обо всем, что они с сестрой потеряли.
Мирина стиснула зубы, пытаясь выкинуть из головы все сразу – звуки, запахи, образы милых ей людей.
– Хватит думать! – приказывала она себе снова и снова, пока наконец в ее голове не остались только эти два слова и их невнятное эхо.
Когда поднялось солнце и пришло время уходить, Мирина сняла с себя ожерелье и протянула его рыбакам в благодарность за их гостеприимство. Они тут же затрясли головами, отказываясь принять дар, но Мирина не отступалась: они с Лилли были бедными, но гордыми девушками.
Ожерелье представляло собой нить с дюжиной изящных бутонов, но не цветочных, а соляных. Соленая равнина время от времени рождала каменные цветы невероятной красоты. Ожерелье подарил отец Мирины ее матери по случаю рождения дочери – небольшой залог от кочевника, который называл себя мужем, но никогда не задерживался в доме настолько, чтобы действительно стать таковым.
– Можешь взять и вот это, – сказала как-то мать Мирины, перебирая свои украшения. – Вот… – Она решительно сжала пальцы Мирины вокруг ожерелья. – Может быть, оно напомнит ему – где бы он ни был, – что у него есть дочь.
И с того самого дня Мирина не осмеливалась снять это ожерелье из страха никогда больше не увидеть отца. Но теперь, когда их дом превратился в пепел, она знала: отец все равно никогда не найдет ее, хоть с ожерельем, хоть без него.
Итак, они с Лилли покинули рыбацкую деревушку, хорошо отдохнув и поев, но став еще беднее, чем прежде. Ни одной хорошей стрелы не осталось в колчане Мирины, а без ожерелья им вряд ли удастся раздобыть какой-нибудь еды прежде, чем они доберутся до своей цели.
– Наверное, мы могли бы продать мамин браслет, – пробормотала Лилли, когда сестры уже шагали по дороге к городу.
– Нет! – Мирина забрала у сестры дорожный мешок. – Она бы этого не хотела. К тому же мы уже совсем близко…
Но когда она наконец увидела на горизонте город с неровными линиями огромных зданий, возведенных человеком и сейчас ярко освещенных солнцем, то начала сомневаться в том, что их путешествие близится к концу. Для человека, никогда не видевшего поселения больше, чем его родная деревня с тремя дюжинами хижин и домом для собраний, такое гигантское скопление высоких, как
Дорога вскоре стала заполняться людьми и повозками, нетерпеливо мчавшимися мимо сестер; и никто даже не приостановился, чтобы приветствовать девушек или спросить, откуда они идут. Мирина была обескуражена таким поведением, но вслух ничего не сказала. В таком огромном и шумном месте, где люди, похоже, были невнимательны и неприветливы, как тараканы, она с Лилли – вопреки всем заверениям матери – могли обнаружить, что не имеют ровно никакого значения ни для богини Луны, ни для кого-либо другого. Эта мысль ужасно пугала Мирину.
– Скажи, что ты видишь! – упрашивала ее Лилли. – Ты уже видишь храм?
Но Мирина не замечала ничего похожего на то величественное здание, которое описывала мать. Храм богини Луны, судя по всему, должен был быть высоченным и широченным строением из сияющего камня. Из этого пышного дома богиня Луны управляла движением вод, излечивала болезни женщин и дерзко противостояла царству Солнца, бросая ему вызов по ночам тем, что освещала небеса за его спиной. Все то долгое время, пока сестры шли сюда, Мирина была уверена, как только они с Лилли доберутся до большого города у моря, то сразу увидят храм могущественной богини. Как же она ошибалась! Теперь, бредя с сестрой по улицам, кишмя кишевшим народом, Мирина видела множество удивительных зданий, и некоторые из них были невероятно высоки, но все они были построены из высушенных на солнце глиняных кирпичей.
Однако сейчас главной задачей для Мирины было выжить в этом потоке людей, двигавшихся непонятно и непредсказуемо. Уже не раз и не два девушка хваталась за висевший на поясе нож. К счастью, большинство горожан были полностью поглощены своими делами; некоторые несли с собой разные инструменты и лесенки, словно собирались строить или ремонтировать дом, другие волокли за собой по улицам мычащих, блеющих или кудахчущих животных, направляясь, судя по всему, к рыночной площади.
Но были и такие, кто явно намеревался заключить сделку со случайными прохожими. Те из них, кто хотел продать одежду или украшения, были настолько навязчивыми, что успевали набросить на плечи или шею Лилли свой товар прежде, чем Мирина отталкивала их прочь. Другие, появляясь будто бы из ниоткуда, тихими хриплыми голосами предлагали разные услуги, а затем вновь исчезали будто бы в никуда. Очень скоро вежливое любопытство Мирины сменилось презрением и подозрительностью. Она быстро научилась избегать зрительного контакта с теми, кто выглядел ничем не занятым, и отпрыгивать в сторону, когда кто-нибудь направлялся к ней с широкой улыбкой.
Ей не нужно было объяснять сестре, что именно она делает; Лилли понимала ее инстинктивно, без слов. Она покорно шла за Мириной сквозь всю эту суету, но когда улица стала шире и девушки смогли наконец перевести дух, Лилли задрожала всем телом.
– Ох, Мирина! – воскликнула она. – Подумать только! Ведь этот город всегда стоял здесь… со всеми этими людьми! Это так прекрасно!
– Не знаю, что в этом такого уж прекрасного… – начала было Мирина, но тут же пожалела о своих словах.
Она ведь так долго ждала того, чтобы в Лилли проснулся интерес к жизни; ей не следовало рубить его на корню.