Царица бедных. Рассказы
Шрифт:
— Ветер не переменяется! — заметила старуха, как бы отвечая сокровенным думам мужа.
— Да и трудно рассчитывать на перемену! — подтвердил старик.
Они сели ужинать и ели не спеша, молча, как едят старые рабочие люди, прислушиваясь к бешеным порывам ветра, шуршавшего по старым доскам крыши и ломившегося в маленькое оконце хижины.
Прибравшись после ужина, Бригитта легла спать. Старик посидел некоторое время за столом, сквозь большие, круглые очки стараясь разобрать, Бог весть в который раз, письмо сына, уехавшего в Америку, но грамота
Бригитта вдруг проснулась от страшного, потрясшего душу крика… Казалось, будто за один раз крикнуло несколько сот человек, и затем всё стихло. Море бушевало; порывы ветра становились сильнее. Дрожа от страха, Бригитта села на койку и начала напряженно слушать.
Ничего! Крик более не повторился. Только море по-прежнему, шумело и ветер рвал.
«Кому было кричать в такое время, когда ни одно судно не решалось выйти в открытое море? Может быть, это сон, не более? Но людские голоса?»
Бригитта всё сидела на койке прижав старую, морщинистую руку к старому сердцу, которое тревожно билось. А ветер шумел и рвался в оконце и бешеные всплески моря были так сильны, так близки, что старухе казалось, что она чувствует своим иссохшим Телом их соленую влагу.
— Я проснулась ночью от страшного крика! — сказала она мужу, угрюмо чинившему сеть при скудном свете непогодливого утра, — мне казалось, что несколько сот человек крикнули в один раз и затем всё стихло! Не случилось ли какого несчастья на море?
— Что там могло случиться! — отвечал Краус, — наверное в море не было никого!
— Но этот ужасный крик?..
— Разве ты не привыкла к голосам моря? В хорошую погоду не слышно ничего, но стоить морю взволноваться, да еще ночью, так и начнутся разные голоса, — только слушай, если не страшно! Слышал я, будто есть такие чудовища, у которых голова женщины, а туловище рыбье, — они-то и кричат по-человечьи и наводят неопытных моряков прямо на скалы. А ты-то сама разве не слышала, как кричат чайки? Точно плачут дети! А еще есть страшные чудовища, — морские змеи — наверно и те кричат как- нибудь, радуясь непогоде, — кто же их знает, — я никогда не слышал!
— Нет, — отвечала старуха, качая головой, — это были совсем людские голоса! И вот что странно, — что крик этот больше не повторился! Но какой это был ужасный крик! Я помню его до сих пор!
И она, в раздумье, стала смотреть в окно.
Море всё волновалось. Мутные волны с белыми гребешками то поднимались, то опускались, сталкивались, рассыпались и вновь собирались в грозную, стихийную силу, а с серого, с нависшими клоками сизых туч, неба частой сеткой падал на землю мелкий, осенний дождь…
Через два дня среди рыбаков распространилось ужасное известие. В ночь, когда Бригитта слышала «голос моря», из двух военных судов державших курс к гавани — одно,
Манекены
В угловой комнате не было никого. Публика толпилась в соседних, где показывались: протыкавший кинжалом щеки факир, мальчик с «львиной головой», женщина, мисс Арабелла, укрощавшая огромных сонно-ленивых змей, и в заключение — целый арсенал пыточных инструментов инквизиции.
В этой маленькой угловой комнатке не было никого. В душном, нагретом воздухе пахло затхлью восковых фигур и их мишурных, потертых, полинялых одежд, и слабый отсвет пасмурного зимнего дня чуть брезжил чрез покрытые слоем пыли и заставленные разным хламом стекла небольших окон.
Единственный посетитель, заглянувший в эту комнату, остановился в нерешительности на пороге, — ему казалось странным войти сюда одному и начать осмотр — он даже не знал, чего именно. Это был человек средних лет, худощавый, на вид сильно поживший, с серьезным, вдумчивым выражением черных глаз и с отпечатком тоски и затаенного страдания на бледном лице.
Осмотревшись, посетитель сделал несколько шагов вперед и увидел стоявшего у окна, за шкафом, человека южного типа, небольшого, очень смуглого, в потертом пиджаке и стареньких клетчатых панталонах. В правом ухе у него была продета серебряная серьга, сверкавшая на фоне смуглой почти оливкового цвета, щеки, а шея, несмотря на то, что было тепло была обмотана грязным гарусным шарфом.
Южный человек быстро подошел к посетителю, тронул его за локоть и так же быстро заговорил мешая итальянские фразы с порченными русскими.
Следуя его приглашению, посетитель повернул направо, к стене и очутился перед восковым манекеном красивого мужчины в безукоризненном смокинге и с цилиндром в руке.
Итальянец заученной скороговоркой сообщал биографию этого господина, но посетитель не слушал. Он знал ее лучше своего чичероне. Он давно знал этого господина…
— Здравствуйте! — сказал он, — приближаясь к обитому ветхим красным сукном помосту, на котором стоял манекен — Наконец- то я вижу вас на вашем настоящем месте!
— Почему вы так думаете? — спросил манекен, улыбаясь и показывая два ряда великолепных белых зубов.
— Потому, что ваше место давно было в музее, именно в таком, в котором собраны все глупости и пошлости века с прибавлением мерзостей веков минувших.
— Отчего вы такого дурного мнения обо мне — спросил манекен, скашивая красивые голубые глаза.
— Я? Ничуть! — отвечал посетитель, — я даже не знаю хорошенько, кто вы: зверский ли убийца целой семьи или кассир растративший кассу. Итальянец, говоривший о вас что-то непонятное, ушел. Но это всё равно; вы если не тот и не другой, то нечто среднее между ними. Может быть, вы какой-нибудь выдающийся донжуан — не больше, а может быть вы просто образчик светского человека. Вы наверно говорите по-французски и по-немецки?