Царица Теней: возвращение Персефоны
Шрифт:
— Эос, — голос Макарии стукнулся о каменные стены и взлетел вверх. — Вернуться можно тем же способом, я не стану сопровождать вас.
Эос, выпутавшись из объятий Астрея, испуганно ахнула.
— Мы точно сможем уйти?
— Владыка всегда держит своё слово, — ответила Макария.
Она вернулась на лестницу и спустилась ещё на несколько пролётов, где жар стал невыносим даже для неё. Здесь, в полумраке следующего перехода, она случайно столкнулась с тёмной высокой фигурой — чьи-то руки поймали её за плечи и помогли устоять на ногах.
— Танатос, — холодно сказала Макария, сделала
Второй откашлялся и, пряча улыбку, мелькнул фиолетовой вспышкой, оставляя за собой неловкое:
— Пожалуй, я вас оставлю.
— Макария, — в голосе Танатоса отразилась одновременно нежность, облегчение и глубокая печаль. — Я искал тебя.
— Напрасно. Я всё сказала. Смертной дочери полубога нечего делать рядом с древним божеством. Владыка вернулся, и его законы не следует нарушать, — она прошла мимо Танатоса и встала на первую ступеньку, ведущую вниз. — Кстати, ты его не видел?
— Он в самом низу, — сказал он и устремил на Макарию пристальный взгляд, сверкающий в темноте двумя яркими огоньками. — Если ты не расскажешь, я сам скажу ему. Не думаю, что он будет возражать.
— Он мне не отец. Ему незачем быть снисходительным, а тебе незачем тревожить его этим вопросом.
Танатос усмехнулся.
— Он больше, чем отец, он твой Царь, Макария. Мы оба знаем, что он способен на сочувствие, любовь и сострадание, вопреки слухам... он поймёт.
Макария улыбнулась без всякой радости, откинула упавшую на плечо прядь волос и продолжила спускаться, так ничего и не ответив.
Аид стоял на самом краю пылающей бездны, на нижнем уровне Тартара, где от темниц Титанов вглубь океана лавы уходил каменный выступ. Алые всполохи мерцали в его чёрной короне, обжигающий ветер вздымал полы одежд и невесомой мантии, украшенной золотом, трепал пряди длинных сверкающе-чёрных волос. Аид чувствовал себя странно. Что-то во всём этом было не так, неправильно, непостижимо. Ему казалось, что он снова опаздывает, что его снова опережают на шаг, а то и больше — неясное предчувствие не покидало его. Под ним бурлила лава, слышался грохот, стоны преступников разносились раскатами грома, но в душе Аида царила тишина. Тревожная разрушающая тишина.
Его взгляд изменился, когда он почувствовал её присутствие — она всегда являлась лучом дневного света в вечном сумраке, озаряла сердце и душу сиянием чистоты и надежды, заставляла любые тревоги на время отступить. Аид говорил, что в царстве Теней нет надежды, лишь сожаления, но он лгал — надеждой была она. Самое чистое и невинное, что существовало в этом мире. Его родная дочь. Его и женщины, которую он любил всем сердцем.
— Владыка, — голос Макарии дрожал, когда она обратилась к нему.
— Разве я не запретил спускаться сюда без крайней необходимости? — сказал он, не оборачиваясь.
— Я должным образом не поприветствовала вас после возвращения и не передала дела.
Аид не смог больше стоять к ней спиной и посмотрел на неё. Она была ослепительна, изящна и строга — светлая сторона его сущности и истинное воплощение их с Персефоной любви.
— Я во всём разобрался сам. Ты очень хорошо
Макария глубоко вздохнула и на выдохе сделала шаг вперёд. Она не понимала, что чувствует к Аиду, но это не было ни влечением, ни любовью — нечто тёплое, уютное, приправленное благодарностью, восхищением и уважением. Макария часто навещала отца Геракла и мать Деяниру в Элизиуме, но они уже не могли ничего ей рассказать и не могли рассудить её чувства. Может быть, Танатос был прав... Аид её Царь, в этом всё дело?
— Эос встретилась с Астреем, я выполнила вашу просьбу. Теперь они могут покинуть царство Теней.
Аид улыбнулся и, не отдавая отчёта в своих действиях, потянулся к её волосам, чтобы убрать локон за ухо. Макария замерла на миг, а затем схватила его за запястье. В этот момент звёзды в глубине её глаз перегруппировались, сложились в воронку и исчезли — взгляд полностью потемнел. Макария запрокинула голову и утробным голосом проговорила.
— Царь чёрного трона да узрит обман... Серп первозданный найден... Опасность грядёт.... Берегись алого мака... Берегись алого мака! — она снова выпрямилась, моргнула и растерянно добавила уже своим голосом. — У Владыки Аида есть супруга.
Аид знал, что Макария может предупреждать о ещё не случившемся будущем, но в своей жизни видел это лишь единожды, очень давно, и тогда предсказание прозвучало не для него. Теперь же он был настолько поражён, что не сразу понял, о чём она сказала после.
— Что? — переспросил Аид.
Макария убрала его руку от себя и отпустила.
— У Владыки Аида есть супруга, ему не следует меня трогать.
— А, — он выдохнул и покачал головой. — Прошу прощения, я позволил себе слишком много. В моих действиях и мыслях нет ничего предосудительного в отношении тебя, я люблю свою супругу, и её место в моей жизни и сердце абсолютно исключительно. Ты для меня милое дитя, и я никак иначе не отношусь к тебе.
Она несколько раз взмахнула ресницами и вдруг испуганно отступила. Он будто оправдывался перед ней, что было ему совершенно несвойственно.
— Я оскорбила Владыку, — на грани слёз прошептала Макария.
Аид вздохнул и отвернулся, снова заглядывая в кипяще-лавовую бездну.
— В твоих словах не было ничего оскорбительного, — устало сказал он. — Возвращайся к своим обязанностям, не стоит составлять мне компанию в таком месте.
— Владыка... — попыталась возразить она.
— Уходи.
Сердце гулко стучало в грудь, пока Макария уходила, пока её шаги ещё слышались за завываниями и стонами. В целом мире, за исключением врага, рассказавшего правду Персефоне, о их родственной связи знали только трое — сам Аид, Геката и с некоторых пор Гефест. Признаться Макарии в этом сейчас было бы верхом несправедливости, к тому же он хотел учитывать и мнение Персефоны. Только его жена могла решить, рассказывать ли богине Блаженной Смерти правду или оставить всё, как есть.
Аид отвёл руку в сторону, и в его раскрытой ладони из всполохов голубого огня и тёмного тумана сформировался скипетр. Он прикрыл глаза и, прокрутив скипетр в руке, коснулся одного острия пальцем, слегка придавив его — легче не стало, только вернулось болезненное осознание, что эти зубцы ещё помнят кровь Персефоны.