Царица Воздуха и Тьмы
Шрифт:
— Вот, опять!
— Что?
— Наподдало! Это было явное нападение. Паломид, нас атакуют!
— Нет-нет, сэр Груммор. Это вам кажется.
— Паломид, мы должны развернуться!
— Зачем, сэр Груммор?
— Чтобы посмотреть, кто меня лупит сзади.
— Искренне ваш не может ничего разглядеть, сэр Груммор. Слишком темно.
— Просуньте руку через рот, может, нащупаете что.
— Тут что-то круглое.
— Это я, сэр Паломид, Я сам, только сзади.
— Искреннейшие извинения, сэр Груммор.
— Пустяки, дружище, пустяки. Что вы
Голос добрейшего сарацина вдруг задрожал.
— Нечто холодное, — произнес он, — и… и склизкое.
— Оно двигается, Паломид?
— Двигается и, — оно сопит!
— Сопит?
— Сопит!
И в этот самый миг показалась луна.
— Силы благие! — тонким, визгливым голосом завопил сэр Паломид, едва выглянув изо рта. — Бежим, Грумморчик, бежим! Левой, правой! Ускорьте шаг! Форсированным маршем! Быстрее, быстрее! Не сбивайтесь с ноги! О мои бедные пятки! О мой Бог! О ужас!
Никакого смысла, решил Король. Вероятно, они заблудились — или отправились куда-нибудь повеселиться. Сырость собачья, как почти и всегда в Лоутеане, и если правду сказать, он сделал все, что мог, чтобы не нарушить их планов. А они взяли себе да и ушли, пожалуй, можно даже так выразиться — или почти можно, — что поступили они неучтиво, оставив его ржаветь вместе с этой чертовой сукой. Нехорошо.
И Пеллинор решительно зашагал в направленьи постели, волоча за собою ищейку.
В расщелине, расположенной на полпути к вершине одного из самых крутых утесов, поддельный Зверь препирался с собственным животом.
— Но, дорогой мой рыцарь, как же мог искренне ваш предвидеть бедствие подобного рода?
— Это была ваша идея, — гневно ответствовал живот. — Вы надумали переодеваться. Вы и виноваты.
У подножия утеса сидела в чувствительном расположении духа Искомая Зверь, собственной персоной, ожидая под романтическим светом луны, когда к ней спустится лучшая ее половина. За спиной ее серебристо переливалось море В различных уголках ландшафта несколько дюжин согбенных и раскоряченных представителей Древнего Люда внимательно наблюдали за развитием ситуации, укрывшись в скалах, в дюнах, в раковинных кучах, в каменных иглу и так далее, — все еще тщетно пытаясь прозреть непостижимые английские тайны.
10
В Бедегрейне эта ночь была последней перед битвой. Епископы в немалом числе благословляли армии обеих сторон, выслушивали исповеди и произносили мессы. Воины Артура относились ко всему этому уважительно, а воины Лота — неуважительно, ибо таково было обыкновение всех армий, обреченных на поражение. Епископы убеждали обе стороны, что они победят, ибо с ними Бог, но люди Короля Артура знали, что на каждого из них приходится три солдата врага, и потому почитали за лучшее получить отпущенье грехов. А люди Короля Лота, также осведомленные о соотношении сил, провели ночь, танцуя, пьянствуя, играя в кости и рассказывая друг другу грязные анекдоты. Во всяком случае, так записано в хрониках.
В палатке Короля Англии прошел последний военный совет, и
— О чем ты тревожишься, Мерлин? Разве нам предстоит все же проиграть эту битву?
— Нет. Битву ты выиграешь. Я не причиню никакого вреда, сказав тебе об этом. Ты сделаешь все, что в твоих силах, будешь стойко сражаться и призовешь сам знаешь кого в нужный момент. Тебе от природы назначено выиграть битву, а потому неважно, скажу я об этом или не скажу. Нет. Сейчас меня беспокоит что-то еще, о чем мне следовало тебе рассказать.
— И о чем же это?
— Милостивые небеса! Разве стал бы я беспокоиться, если бы вспомнил — о чем?
— Это не о девице по имени Нимуя?
— Нет. Нет. Нет. Нет. Это дело совершенно иного рода. Это что-то — что-то такое, чего я никак не вспомню.
Немного погодя, Мерлин вытащил бороду изо рта и принялся пересчитывать пальцы.
— Про Гвиневеру я тебе рассказал, так ведь?
— Я в это не верю.
— Неважно. И насчет нее и Ланселота я тебя предупредил.
— А это предупреждение, — сказал Король, — было бы низким независимо от того, правдиво оно или ложно.
— Дальше, я сказал все, что следует, об Экскалибуре и об осторожности, с которой тебе следует обходиться с его ножнами?
— Да.
— Про твоего отца я тебе рассказал, стало быть, дело определенно не в нем, о его особе ты получил представление. Больше всего меня сбивает с толку, — вскричал волшебник, выдирая пучки волос из шевелюры, — что я не могу припомнить, касается это прошлого или будущего.
— Выбрось ты это из головы, — сказал Артур. — Будущего я все равно знать не хочу. Для меня было бы лучше всего, если бы ты не тревожился так об этом, потому что и я начинаю тревожиться.
— Но это что-то такое, о чем я обязан сказать. Это жизненно важно.
— А ты перестань думать об этом, — предложил Король, — тогда, может быть, оно само и придет. Тебе нужно отдохнуть. В последнее время ты слишком утруждал свою голову всеми этими предупреждениями и приготовлениями к битве.
— Я обязательно отдохну, — воскликнул Мерлин. — Как только сражение кончится, я отправлюсь пешком в Северный Хумберланд. У меня есть наставник по имени Блейз, живущий в Северном Хумберланде, как знать, вдруг он сможет сказать мне, что именно я пытаюсь припомнить. А потом мы с ним понаблюдаем за дикими птицами. Он великий знаток диких птиц.
— Вот и хорошо, — сказал Артур. — Отдохни как следует. А после, когда ты вернешься, мы сможем придумать, как нам помешать Нимуе.
Старик перестал возиться с пальцами и бросил на Короля острый взгляд.
— Невинный ты человек, Артур, — сказал он. — И очень добрый, честное слово.
— О чем это ты?
— Ты что-нибудь помнишь о волшебстве, которым владел, когда был еще маленьким?
— Нет. Разве я владел каким-либо волшебством? Я помню, что интересовался зверями и птицами. Собственно, потому я и устроил в Тауэре зверинец. Но о волшебстве не помню.