Царская милость
Шрифт:
— Гляди-ка, по дороге скачут верховые.
Остановился и я, глядим оба на дорогу — шла она самым берегом: видим на конях военные люди. Человек пять солдат, а шестой офицер или какой-нибудь начальник, видно по нашивкам и эполетам.
Выскочили мы им навстречу среди дороги и глядим, разиня рты. Подъехали они к нам, а начальник глядит на меня и Митяя и чему-то и смеется.
— Славные, —
Не поняли мы тогда ни слова этого, ни к чему он говорит его, только не понравился нам начальник.
— Эта, — спрашивает он, — деревня Естьяны?
— Эта самая.
Ударили они коней и поскакали, а мы с Митяем про раков забыли и тоже побежали, да задами обратно, чтобы узнать, зачем пожаловали непрошенные гости.
Поспели мы уже, когда весь народ на площади перед церковью собрался. Господин приезжий с лошади слез и всем нашим мужикам велел шапки снять. Сам же из-за пазухи вытащил какую-то бумажку и лицо сделал самое важное и сердитое.
— Слушайте, говорит, — мужички, я к вам с добрыми вестями.
— Очень благодарим, — говорят наши и кланяются.
— Граф Алексей Андреевич Аракчеев прислал меня сюда объявить, что вы переименованы в военные поселения.
Тут, вижу я, из толпы вперед всех протискивается Василий Пуля. Лицо у него как обыкновенно, только глаза какие-то особенные, нехорошие.
— А позвольте, — говорит, — спросить, ваше благородие, что это за такие военные поселения, чтобы мы знали, какая нам дана графская милость и как за нее благодарить?
— Это я вам сейчас объясню, — говорит офицер, только милость эта не графская, а царская и по указу его величества делается. И перво-наперво государь император вам прощает все недоимки, какие за вами считаются, и денег вам жертвует целых десять тысяч на ваши крестьянские хозяйства.
Мужики наши тут переглянулись, но так как давно мы привыкли, что во всех этих милостях всегда один обман, то и радоваться особенно никто не стал.
Тут показал офицер рукой на всю нашу деревушку и говорит:
— А дома ваши приказано все на снос снести, а заместо их новые строить по особому образцу, и будете вы все жить на казенных квартирах, и все, что вам в хозяйстве надобно, тоже от казны отпустят.
Мужики наши все молчат: чудны всем кажутся эти россказни.
— Кто же, спрашивает Василий, — дома-то ломать будет, время к осени идет, или, может, этому всему не скоро быть, а так, только разговоры?
Начальник на эти слова рассердился.
— Разговоры? Я тебе приказ его величества привез, а ты говоришь — одни разговоры. Завтра же дома ломать будете. С утра сюда солдаты приедут с начальниками и с богом за дело.
— А жить где? — спрашивают.
— А жить пока что в землянках, к осени поспеть должны с постройками, и поселитесь вы по такому правилу: кто семейный — получит дом и хозяйство и на житье двух постояльцев из молодых. Ребята при матерях остаются до 12 лет, а потом мальчишки в школу военную отбираются, а девчонкам, как шестнадцать исполнится, начальство мужей выберет. Значит, родителям и о детях заботы никакой нет.
Тут
— Слышишь? — говорит.
— Слышу!
А начальник соловьем так и разливается.
— Его величество, — говорит, — вам такую милость оказывает, какая не слыхана с самого сотворения мира. Вместо того чтобы в солдаты итти, вы на своей родине остаетесь и семья при вас, и хозяйство, и земля. Платье и то казенное вам выдадут. А за все эти милости только всего с вас и спросится, что служить верой и правдой его величеству. Над вами здесь военное начальство поставлено будет, и всякий из вас должен перед ним стараться себя исправным солдатом показать.
Тут Василий слова его прервал.
— Никак не возьмем в толк, ваше благородие, кто же мы теперь выходим: то говорили — хозяйство, земля, а теперь выходит и форма казенная и начальство военное, и солдатами нас называете.
— Вы и есть солдаты: военные поселяне!
Выпучил глаза офицер и на Василия наступает.
— Ты, — говорит, обязан с одного слова понимать меня. И дом свой должен вести и полевое хозяйство в образцовом порядке держать, но в то же время должен быть отличным солдатом, хорошо маршировать, все приемы ружейные знать.
Завопили мужики на эти слова не своими голосами:
— Как так? С одного, значит, теленка две шкуры драть. Я и солдат, я и крестьянин. Где же сил-то взять? То перед помещиком спину гнул, а теперь еще хуже: на нос начальство понасажают, да еще военное.
А бабы свое:
— Мальчишек от матерей отбирать, девок насильно замуж выдавать, постояльцев держать! Не бывать тому.
И шумят и галдят.
— Нет, ваше благородие, не нужно нам таких милостей, недоимки мы выплатим, а домов своих ломать не дадим, казенных квартир не хотим и в платье казенном не нуждаемся.
Что тут поднялось! Кричат, плачут, охают, ахают. Только и слышно: «К царю итти! Милости просить! Не допустим».
Но не тут-то было. Офицер затопал, закричал, солдаты, что с ним были, шашки повытаскали.
— Это что же? Бунт? Я вам покажу, как царскую милость принимать должно! Негодяи! Завтра половину из вас сквозь строй прогоню по зеленой роще!
Василий подошел к одному солдату и душевно ему говорит:
— Стало быть, вы тоже, братцы, палить в мужиков будете?
А тот отвернулся и говорит:
— Стало быть, будем.
На этом весь бунт наш и кончился, и к царю мы просить ни о чем не пошли, потому что дело ясное — сила солому ломит, и, по всей видимости, царь слушать бы нас не стал, а, как я теперь понимаю, нас до него и вовсе бы не допустили.
И на другой же день, с утра, пошел скрежет и плач но всей деревне. Пришли солдаты, приехали военные начальники, начали головы и бороды брить, в военное платье обряжать, избы ломать. Света не взвидели. И не люди одни. По всему Волхову лес, как траву, косили. В год река оголилась, обмелела, стала скудеть.