Царские врата
Шрифт:
— Вот это верно, — кивнул Мишаня. — Сейчас мы тебя навитаминизируем. Икорочкой с балыком попотчуем, маслинку скушаешь, крабиков, вот и слабость пройдет, поправляться станешь. Ты нам нужна здоровая, умная, красивая и беспечальная. Да и мы от этой роскоши немного полакомимся, что останется, я из твоей тарелки подберу, мне не зазорно.
— Ну что ты за человек? — спросила Женя.
— Брат твой троюродный. Все мы на земле братья и сестры, одна семья, а в семье, как говорится, не без уродов. Да, пусть я буду уродом, добровольно, тоже крест ведь особенный, его еще попробуй — понеси, согнешься, а балансировка между уродством и красотой также нужна, чтобы перекосов не было. И потом: что-то не больно красота мир спасает, на уродах он держится. Они — на вершине
Снова позвонили в дверь, на сей раз пришел доктор — пожилой мужчина с академической бородкой и в роговых очках. В отличие от шофера он был более разговорчивым. Представившись, оказал:
— Вы, молодой человек, не выглядите таким уж больным, хотя некоторая одутловатость в лице и синева под глазами указывают на проблему с сердцем. Ревматик?
— Я здоров, недужит моя сестра. Проходите в комнату.
Мне этот доктор понравился, напоминал какого-то персонажа из чеховских пьес. Остались такие еще и в наше время, как ископаемые. Врачи да учителя, самые полезные и стойкие в стране люди. Пока Юрий Петрович занимался сестрой, я топтался в коридоре, а Заболотный названивал кому-то по телефону. Наконец доктор отпустил Женю и позвал в комнату меня. Проходя мимо, сестра коварно ущипнула меня за локоть.
— Обложил со всех сторон, — шепнула она. — Следующим придет тюремщик.
Юрий Петрович выписывал за столом рецепты. На шее болтался фонендоскоп, рядом лежал аппарат для измерения давления.
— Как она? — робко спросил я, присаживаясь на краешек стула.
— Пока ничего определенного сказать не могу, — отозвался доктор. — Нужны анализы, исследования. Я дам направление в клинику. Похоже на гемолитическую анемию. Сейчас она в порядке, но дня три лучше побыть дома, в покое. Никакой работы, никаких нервных нагрузок. Рецидив внезапного повышения температуры возможен, тогда сразу звоните мне. Вот телефон. И пусть попьет капелек, рецепты я выписал. А теперь, молодой человек, давайте послушаем вас. Мой опыт подсказывает, что в семье, где один больной — там и двое.
Пришлось подчиниться.
— Тэк, тэк, тэк!.. — повторял Юрий Петрович, заставляя меня то дышать, то не дышать, колдуя над моей грудкой клеткой. Потом он отложил фонендоскоп и строго произнес: — У вас, дружочек, сильная аритмия сердца. Близко к тахикардии. Когда последний раз обследовались?
— Давно. В детстве.
— Вам бы тоже не мешало в госпиталь недельки на три. А потом в санаторий. Мотор слаб, все-таки ревматик?
Пришлось ему сознаться, что у меня порок сердца после ревмокардита. Юрий Петрович постучал костяшками пальцев по моему лбу.
— Идиот, — мягко сказал он. — Загнуться хочешь?
— Нет, не хочу.
— А так и произойдет, если образ жизни не переменишь.
— Как? Я не курю, не пью.
— Этого мало. Тебе тоже волноваться не следует. Береги сердце. Лучше всего сменить обстановку, жить где-нибудь на природе, в деревне. Уезжай из Москвы, пока не поздно. Это город мертвых.
И сестру забери. Россия велика, устроитесь.
— Я подумаю, — сказал я, понимая, что это сейчас невозможно.
— Ладно, решайте сами, — тяжело вздохнул доктор и встал. — Звоните, если что.
Когда я провожал его до двери, в коридор высунулся Заболотный. Подмигнул мне.
— Доктор, а я как же? — обидчиво спросил он. — Меня-то осматривать будете, до кучи? Чай, заплачено.
Юрий Петрович мельком взглянул на него и ответил:
— Вы, юноша, до ста лет проживете, ежели, правда, не споткнетесь на ровном месте. Засим — прощайте, честь имею.
И он удалился. Мне от слов доктора стало как-то неспокойно на душе. Словно я уже предчувствовал какую-то надвигающуюся трагедию.
— Пойду, сбегаю за лекарствами, —
— Валяй, — кивнул Мишаня. — А я тут до Павла дозвонился.
— Про Женю рассказал, что она больна?
— Нет, зачем? У него своих забот хватает.
«Может и правильно», — подумал я. Пусть будет что будет.
Не стану вмешиваться ни в чьи отношения, мне вредно волноваться, как заявил доктор. Буду наблюдать за всеми издалека. Как часовой с вышки. Я усмехнулся, зная, что это все равно невыполнимо. Я создан таким, что мне суждено всегда путаться у всех под ногами, как бестолковому щенку, хочу этого или нет. И взрослой собакой не быть.
— Он тебя часа через полтора будет на Крутицком Подворье ждать, — продолжил Заболотный. — Я-то не смогу поехать, а ты слетай. Думаю, Евгению Федоровну можно одну оставить, ничего страшного не случится. И напомни ему, что в два часа у нас важная встреча с Котюковым.
— Кто такой Котюков? И что мне делать на Крутицком Подворье?
Мишаня снисходительно похлопал меня по плечу.
— Котюков Филипп Данилович — фигура исключительная во всех отношениях, ты его, разумеется, не знаешь, и знать не можешь, поскольку не сидел ни в мордовских, ни в воркутинских лагерях, а что такое «крытая» или «пересыльная» только догадываешься. Но это у него всё в прошлом, три или четыре срока за мочилово, не считая мелких отсидок, пары побегов. А сейчас у Филиппка своя фирма по недвижимости. Авторитетный дядюка, на самом верху связи. В мэрию дверь ногой открывает, но теперь с градоначальником у него вроде бы отношения разладились. Только Котюкова не съесть, пробовали уже — зубы пообломали. Человек жесткий, волевой, решительный, хватка у него дай Бог! И твердо стоит за русские интересы. Не знаю, какой уж там он православный, но поговорить есть о чем. Может быть, и столкуемся. Между прочим, он с нашим атаманом Колдобиным в дружбанах, там в ставке я с ним и познакомился. Упустить такого матерого лося грех, это шанец.
— Ясно. А с Крутицким Подворьем что?
— Там узнаешь, сюрпризец, — буркнул, подмигнув мне, Мишаня. Но, не выдержав, добавил: — Девице одной помощь требуется. А теперь в аптеку беги.
Я обернулся быстро, минут за пятнадцать. Всю дорогу твердил себе, что это, конечно же, Даша, ведь и вчера мы с Павлом говорили о том, что только отец Анатолий поможет ей освободиться от наркозависимости. Тем более, что она лишь в начале этой пагубной привычки. Он и не таких больных излечивал. Как же я забыл? Наверное, ситуация с Женей на время вытеснила из головы все остальное. Теперь я рвался туда, на Крутицкое Подворье. Даже сердце билось столь неуёмно, что грозилось выскочить из груди. О советах доктора напрочь забыл.
Вернувшись, я настоял на том, чтобы сестра приняла микстуру, затем укрыл ее пледом и сказал, что на несколько часов отъеду.
— Иди-иди, — ответила Женя, — Я спать буду.
— И дверь никому не отпирай, — добавил Мишаня. — А то ходють тут всякие. Вроде меня.
Мы вышли из дома, доехали на трамвае до метро и там расстались.
Крутицкое Подворье располагалось на берегу Москва-реки, возле Дербеневской набережной. Занимало оно довольно большую территорию, огороженную каменным забором. Ворота раскрыты настежь, внутри — старинные здания, полати, храмовая церковь. В одном из низких сводчатых домиков находился Душепопечительный Центр иеромонаха отца Анатолия. Когда-то раньше здесь были кельи монахов, теперь помещение несколько переоборудовали, но, по сути, всё осталось прежним — и арочные своды, и тяжелые плиты под ногами, и метровой толщины стены, и крошечные зарешеченные оконца. В тишине и безмолвии тут искали спасения у Бога, оставив у порога житейскую суету и прелести. Молились, побеждая страсти, соблазны, собственную греховность, искушения; боролись с собой, ведь эта борьба главная для человека, а молитвы уносились ввысь, сквозь многотонный свод, но и возвращались обратно, чтобы сохранялись в кельях на будущие времена тяжесть постничества и пострига, дух святости.