Царские забавы
Шрифт:
— Ишь ты! — сделал удивленное лицо Иван Васильевич. — Ну и это не страшно, сам я тоже не святой. Баб столько перебрал, что ежели их в один ряд поставить, так как раз до Лондона протянутся. А с такой искушенной бабой и вообще будет просто, будет нам чему поучиться друг у друга, — не желал Иван Васильевич отказываться от большого приданого.
Нестер обязан был привезти согласие английской королевы на брак с русским самодержцем, однако этого наказа исполнить не удалось, и вот сейчас он старался отговорить государя от брака с Елизаветой. Князь уже выложил
— Я разговаривал с королевой Елизаветой два часа, — начал осторожно Одоевский, — она просила убедить тебя, Иван Васильевич, будто она очень стара для брака.
— И я не молод, — отмахнулся Иван, — не тот я теперь, чтобы вприпрыжку бегать за молодыми, а старая далеко не уйдет. Ха-ха-ха! Мне теперь по душе не чертовы игрища, а разумные речи и степенные гуляния. Предвижу, князь, что в паре с аглицкой королевой я буду выглядеть неплохо.
Князь Одоевский почувствовал на шее прикосновение грубых волокон.
— Королева Елизавета призналась, что она очень стара, чтобы выходить замуж за такого молодца, как Иван Васильевич, но она может предложить ему свою родственницу… принцессу Гастингс, — выложил князь свой главный аргумент, который позволит сохранить ему остатки царской благосклонности.
— Не желает, стало быть, — нахмурился самодержец. — Видать, придется разорить аглицких купцов большими пошлинами. А принцесса Гастингс хороша?
Нестер Одоевский припомнил ноги принцессы, когда она в минуты наслаждения едва ли не скребла ступнями потолок, и уверенно стал внушать государю:
— Она очень хороша собой, Иван Васильевич, в Лондоне принцесса считается самой красивой девушкой. Королева Елизавета сказала, если Иван Васильевич не возражает против этого брака, тогда пускай высылает в Англию свой портрет.
— Хм… Самая красивая, говоришь. Молодая… Это хорошо. Ежели бы знать, какова она на ложе, не спросишь же у аглицких купцов. — Нестер скромно потупил очи. — Подумать надо, а там, кто знает, может быть, и оженюсь на аглицкой принцессе. Ездишь ты много, князь, всюду бываешь. Вот что ты мне скажи, может, девок где красивых заприметил?
— Не только английские принцессы хороши, государь, я тут у боярина Нагого Афанасия останавливался в имении. Дочь у него есть дивной красы, я таковых нигде не видывал. А чего зря скрывать, не только наших зрел, но и заморскими девицами пользовался. Как ее увидал впервые, так едва не обмер, с минуту дух перевести не мог, думал, видение на меня нашло, — осторожно добивался князь государевой благосклонности. — Теперь я понимаю, почему Нагой в Москву не приезжает и дочь не показывает. Народ слепить дивной красотой не желает! На такую девицу едва взглянешь, так речи тут же лишишься.
— Неужно так хороша?
— Нет слов и описать, Иван Васильевич, ежели бы увидел, так сам бы понял, что не лукавлю.
— Как зовут ее?
— Мария, — вспомнил Одоевский.
— Хм…
— Спасибо, государь, — не сумел сдержать улыбку радости Одоевский.
— Вот что, холоп, — слегка стукнул пятерней по подлокотнику Иван Васильевич, — поедешь сейчас к боярину Нагому в имение и передашь мою государеву волю — снимаю я с него опалу! Пускай стрижет волосья и через три дня ко мне во дворец явится.
Самодержец протянул руку для целования, и князь Одоевский понял, что и в этот раз будет прощен.
Нагой Афанасий Федорович тяжело переживал государеву опалу.
По древнерусскому обычаю, в знак глубочайшей скорби он отрастил длиннющие волосья, которые спадали на широкие плечи боярина седыми сосульками. Величавый и степенный, обретя новое, почти сказочное обличие, он стал походить на волхва, явившегося из далеких былин.
В пятидесяти верстах от Москвы, в лесной глуши, ему оставалось только тешить себя надеждой, что государь вспомнит своего былого слугу и одарит милостями.
В безутешной опале пробегал год за годом, однако из Москвы не было даже весточки. Государь будто похоронил своего верного слугу: не слал скороходов с приглашениями на пир, не посылал со своего стола заветных кусков пирога.
Глава 2
Нагой Афанасий частенько вспоминал веселые времена, когда был приставлен в Посольских избах при иноземных гостях, где пленял их не разумными речами, а огромным количеством выпитой романеи. Знал Иван Васильевич, кого нужно ставить к немецким послам, не каждый из русских хлебосолов способен напоить горделивых наследников римских императоров.
Несмотря на свою удаленность от Москвы, Афанасий никогда не отделял себя от стольного двора и о велико-княжеских тайнах ведал не меньше, чем обитатели дворца. В столицу боярин заезжать не смел, а потому лучших людей, нередко наведывающихся к нему в глухомань, просил напоминать московскому государю о существовании боярина Нагого. То ли гости оставались глухи к просьбам опального слуги, то ли достучаться до ушей государя было непросто, но Иван Васильевич в знак прощения калачей Нагому не отсылал. А когда Афанасий уже смирился с тем, что придется умереть без царского благоволения вдали от московских соборов, совсем неожиданно появился государев гонец.
Скороход уверенно пнул дерзкого дворового пса, который во что бы то ни стало хотел ухватить гостя за сапог, а на лестнице погладил белого кота, приветливо выгнувшего спину.
— Эй, хозяин! Встречай гонца государева! — проорал молодец так истошно, как будто зазывал на гулянье девок.
Голос у детины был звонкий и сильный, он в минуту сумел вывести из забвения боярское имение, взбаламутил здоровым весельем и озорством чистоту лесного бытия, заставил повыглядывать из окон боярышень.