Царский каприз
Шрифт:
Великий князь любил так называть императрицу, которую обожал и которой всегда любовался.
— Ну, теперь отслужим благодарственный молебен, да и за дело! — решил император, уходя в кабинет вместе с братом. — Что у тебя новенького, Миша?
— Да хорошего мало! — ответил Михаил Павлович.
— Но дурного тоже, надеюсь, нет? — осведомился государь.
— Как сказать? — пожал плечами Михаил Павлович и передал императору историю Несвицкого и Лешерн.
Государь слегка поморщился, а затем задумчиво произнес:
— Да, от рыцарских времен это далеко! А она хороша, эта Лешерн?..
— Как светлый день! — с восторгом
— Как ты говоришь это, Миша!.. Смотри, как бы нам с тобой перед великой княгиней Еленой не провиниться!.. Не влюбись грехом!..
— Это я-то? — рассмеялся великий князь. — Пристала ко мне влюбленность!.. А разве ты молодой Лешерн никогда не видал?
— Не знаю, право! Может быть, и видел, да не заметил!..
— Ну, нет, это ты извини! Уж если бы видел, так непременно заметил бы. Ее не заметить нельзя!
— Так чего ж это преображенец-то твой ломается, если она так хороша?..
Великий князь махнул рукой.
— Да разве наша молодежь способна на истинную, настоящую любовь? Им только бы денег за невестой взять да себе женитьбой карьеру выгодную сделать, а до остального им заботы мало!.. Погубить женщину им ничего не значит, а загладить свою вину — на это их нет!..
Государь слушал это в глубокой задумчивости. Он тоже был не чужд если не горячей любви, которую всю без остатка отдал жене, то пылкого увлечения; но в этой сфере ему, во всем удачливому, как говорится, не везло.
В его уме при разговоре с братом вставали воспоминания, и под гнетом их он прервал брата, чтобы спросить:
— А что этот кадет… Кокошкин? Как идет в корпус?..
— Да никак не идет! — слегка покачав головой, ответил Михаил Павлович. — Мальчик и не способный, и ленивый… А ты опять о маленькой Марусе вспомнил? — сочувственно проговорил он. — Да, да, славненькая была она! Жаль ее, но упрекать тебе себя не в чем. Ты перед ней ни в чем не виноват, и сама она, умирая, с любовью вспоминала о тебе.
— О, да… очень любила!.. Она в последнее время часто просила меня о нем. Тебя она беспокоить не хотела; она и берегла, и боялась тебя… А меня она звала «дядя Миша» и относилась ко мне с полным доверием. Ну, да Бог с ней!.. И при ее жизни, и после ее смерти для нее сделано было все, что можно, и теперь я, в память ее, с ее дураком-братом вожусь и, как-никак, а уж до офицера его дотяну! Не знаю только, какой именно полк передо мной настолько проштрафится, чтобы его туда определить! — рассмеялся Михаил Павлович, видя, что лицо императора омрачилось.
Но рассеять грусть, охватившую государя, было нелегко. Воспоминание о Кокошкиной, бывшей предметом его краткого увлечения, вставало в его душе, и были минуты, когда он многое готов был бы отдать за то, чтобы поднять ее из ранней могилы, вновь услыхать ее веселый голосок, вновь заглянуть в ее веселенькие глазки.
Роман Кокошкиной был короток и несложен.
Государь, чтобы сделать удовольствие императрице, всегда нежно возившейся со всеми находившимися под ее покровительством институтами, время от времени сам посещал эти институты, и понятно, что среди всех предметов институтского «обожания» такой мощный, державный красавец, как император Николай Павлович, имел право на первенствующую роль. Раз он, приехав нечаянно в один из институтов и застав воспитанниц совсем врасплох, готовившихся к уроку танцев, дождался их сравнительно парадного туалета и прошел в большой актовый зал,
В числе танцевавших девочек государь остановил свое исключительное внимание на миниатюрной воспитаннице старшего класса, с грацией и легкостью маленькой сильфиды проделывавшей все трудности хореографии и улыбавшейся державному зрителю пленительной улыбкой задорной фарфоровой куколки.
Государь пожелал узнать фамилию маленькой феи, и ему сказали, что это — дочь умершего полковника Кокошкина, служившего в киевском интендантстве и, вопреки обычаям этой службы, жившего и умершего бедняком. В институт маленькая фея попала по баллотировке и в данную минуту готовилась покинуть гостеприимные стены воспитавшего ее закрытого заведения, чтобы вернуться к матери.
То же невеселое хождение по урокам ожидало и молодую красавицу, и трудно было представить себе, как эта грациозная девушка примет на себя ответственные педагогические занятия и все сопряженные с необеспеченным положением тяготы жизни.
Государь подошел к Кокошкиной и милостиво заговорил с нею.
Она вся встрепенулась, вся раскраснелась и окончательно очаровала императора скромностью и веселым остроумием своих ответов.
На вопрос государя, кого грациозная красавица «обожает», она смеясь ответила, что «до этого дня» она обожала одну из своих старших подруг, и на этом остановилась.
— А с сегодняшнего дня кого? — милостиво пошутил император.
Красавица робко и кокетливо улыбнулась.
— Если вы не хотите сказать мне это, так я сам догадаюсь! — сказал государь, любуясь смущением своей миленькой собеседницы, и, уезжая, сказал ей: — С вами я не прощаюсь. Мы еще увидимся!
Эти слова глубоко запали в уме и сердце молодой девушки, образ которой тоже запал если не в сердце, то в воображение государя, и, вернувшись из института, он передал о произведенном на него впечатлении своему неизменному товарищу детства, носившему в это время флигель-адъютантские аксельбанты и пользовавшемуся исключительным вниманием своего державного покровителя, выросшего вместе с ним. Без содействия и вмешательства этого советника никогда не разыгрывалась ни одна юношеская шалость Николая Павловича в бытность его великим князем, и он остался столь же близким и доверенным лицом и после того, как Николай Павлович стал государем.
Выслушав оживленное и несколько восторженное повествование государя о пленившей его красавице Кокошкиной, фаворит отправился на розыски, познакомился и подробно переговорил с ее матерью, забросал подарками и окончательно вскружил голову молодой девушке и завершил дело тем, что Маруся Кокошкина, выйдя из института, вскоре уже занимала убранную с царской роскошью квартиру, в которую ее перевез услужливый любимец государя и где ее посещал заинтересовавшийся ею Николай Павлович.
Маруся Кокошкина, потерявшая голову и от окружавшей ее роскоши, и от баловства императора, исполнявшего и предупреждавшего все ее желания, сама до безумия «обожала» своего державного покровителя и считала себя счастливейшим существом в мире вплоть до того дня, когда, испугавшись совершенно нового, незнакомого ей ощущения, узнала от вызванного к ней доктора, что готовится быть матерью. Она перепугалась, расплакалась; ее страху и горю не было конца.