Царский угодник. Распутин
Шрифт:
— Это он любит. На рыбу Григорий Ефимович молится, а на нашу, чалдонскую — тем более. От рыбы он не откажется.
— Попробовал бы отказаться! — Прасковья Фёдоровна была настроена агрессивно. Дуняшка в очередной раз округлила глаза: с чего это тётка Параша стала такой? Ведь всегда она была женщиной добродушной, ленивой, охочей до ласкового слова и слов этих при случае не жалеющей, независтливой, никогда не поднимавшей головы, не повышавшей голоса — и вдруг в ней появилась некая злобная настырность, нечто такое, чему
— Тётя Параша!.. — воскликнула Дуняшка и замолчала: говорить что-либо Прасковье Фёдоровне было бесполезно, и Дуняшка сникла огорчённо.
— Ну, я тётя Параша! С самого утра, ещё с поезда тётя Параша! А ты, Дуняша, смотрю, здорово разожралась на городских харчах, задница такая, что ни в один трамвай, наверное, уже не влезает! А?
Дуняшка вспыхнула, отвернулась от Прасковьи Фёдоровны с гневно загоревшимися, бурыми щеками.
— Тётя Параша!
— Что ты заладила: тётя Параша да тётя Параша! Ладно, веди в свою кухню, пои кофеем!
Минут через пятнадцать на кухню заглянул мятый, непроспавшийся, с мутными красными глазами Распутин. Завязки кальсон волочились за ним по полу, попадали под подошвы галош. Распутин зевнул, с громким хрустом поскрёб пальцами затылок, спросил лениво:
— Ты?
— Я!
Распутин прошёл к столу, взял с тарелки сушку, с треском раздавил её, обломок кинул себе в рот, пососал.
— А чего приехала?
Прасковья Фёдоровна вскинулась на табуретке, сощурила жестоко глаза, словно бы собиралась стрелять в мужа своего из ружья.
— Чего приехала, чего приехала... Надо — и приехала. Деньги кончились!
— A-а, — равнодушно протянул Распутин, подумал о том, что хорошо, в доме у него никакая актрисуля не ночует, сегодняшнюю ночь он спал один, выплюнул огрызок баранки в помойное ведро. Пожаловался: — Зубы чегой-то болят.
— Пить надо меньше! — рубанула наотмашь Прасковья Фёдоровна.
— Денег я тебе дам, — сказал Распутин. — Долго намерена пробыть в Петрограде?
— Сколько надо, столько и пробуду.
— Ну, чисто собака, — покачал головой Распутин без всякого удивления, развернулся, направляясь к двери. — Сон прервала... Пойду досыпать.
Днём он застукал Прасковью Фёдоровну за странным занятием: супруга его тщательно обследовала обои на стенах, отколупывала края, пальцами простукивала переборки, сопела.
— Ты чего? — заинтересованно остановился около жены Распутин.
— Деньги ищу! Пытаюсь определить, куда ты их прячешь?
— Как куда? В карман. В крайнем случае — в банк.
— В банку, в банку, — дразнясь, просипела Прасковья Фёдоровна, — в склянку с железной крышкой! А по мне, ты должен был спрятать их под обои. Расстелить по стене по одной штуке и прикрыть сверху бумагой. Умные люди поступают так.
Распутин фыркнул и пошёл к себе в комнату — полежать.
— Ну, ищи, ищи!
Прасковья Фёдоровна переместилась на пол, стала простукивать паркетины, плинтусы, порожки, набитые под двери, чтобы не дуло, извозила себе все коленки, юбку превратила в старую грязную тряпку, но ничего не нашла.
Распутин первый раз видел жену такой: никогда Прасковья Фёдоровна не была злобной, нахрапистой, ущербной, не трясла щеками и не сорила на полу седеющим, лёгким как пух волосом.
— Чего это с тобой произошло? — спросил он, поспав немного и снова выглянув в прихожую. — Какая муха тебя укусила?
— Какая, какая... — пробурчала та сипло — едва приехала в Петроград, как голос у неё сел, стал дырявым, — Сейчас как звездану ножкой от табуретки!
— Ты чего? — опешил Распутин. — С цепи сорвалась? За что?
— За всё! — обрезала Прасковья Фёдоровна. — За то, что жизнь мою испоганил. Ко мне купец первой гильдии Тарабукин из Тюмени сватался, а я ему отказала...
— Во баба! — не удержался Распутин, вытянул перед собой руку, крепко сжатую в кулак, прикидывая, опечатать жену этим кулаком или подождать, вздохнул расстроенно и разжал кулак. — Дура! И где сейчас твой этот... Бурутабукин?
— Не знаю. — Губы у Прасковьи Фёдоровны плаксиво скривились.
— И никто не знает. А я всей России известен! — Распутин крякнул и с досадой скривил влажные яркие губы. — Это из-за Табурубукина ты мне с брачком досталась? Он сшельмовал?
— С каким брачком?
— Да проткнутая! С дефектом. А? Ну, купец, ну, купец! — Распутин вытащил руку из кармана и снова сжал её в кулак. — Найду ведь я тебя, Корубукукин, козлом у меня скакать будешь! Зажарю на сковородке, как налима. В навоз превращу! На корм лягушкам отдам!
— Э! — придя в себя, отмахнулась от мужа Прасковья Фёдоровна, поползла по полу дальше, постукивая по нему костяшками пальцев, ногтями, кулаком, наклоняя низко голову, прислушиваясь — а вдруг под полом что-то звякнет, паркетина стукнет о крышку металлического ларца, набитого золотыми монетами, или из-под половицы выкатится сверкучий камешек бриллиант?
Но нет, ничего пока не звякало, не выскакивало.
К вечеру Прасковья Фёдоровна совсем обнаглела: стала расспрашивать Распутина, куда это он собирается, зачем намасливает голову и костяным гребешком вспушивает, расчёсывает бороду? Распутин чуть не задохнулся от злого, наполнившего грудь холода.
— А твоё какое дело? — рявкнул он на жену.
— Как какое? Я ведь — мужняя жена! Венчанная, между прочим.
— Ты — лярва, ты — хапуга, ты — кусочница! — начал яростно выкрикивать Распутин ей в лицо. — Ты даже не представляешь, кто ты есть!