Царский угодник. Распутин

Поволяев Валерий Дмитриевич

Он сунул рубль в руки Распутину, тот не замедлил склониться перед царём:

— Благодарствую покорно!

Про себя же подумал: «Ну и жмот! Редкостный жмот! За здоровье собственного отпрыска отвалил только рубль... Что мне рублём этим — зубы чистить? Рубль — не сотня! За такие дела положено «катеньками» расплачиваться. А медалька? Да на хрена мне медалька твоя! Обычное железо, из которого делают гвозди... В заду ею только ковыряться!»

Распутин ещё раз поклонился перед царём:

— Благодарствую!

Когда он на

поезде возвращался в Питер, то достал из кармана рубль, преподнесённый царём, всмотрелся в чеканный профиль, недоумённо приподнял плечи:

— Не пойму, он это или не он?

Огляделся. Народа в поезде было немного. Напротив Распутина на скамейке сидел сивый дедок купеческого вида, с лукавым быстрым взглядом и толстой медной цепью на животе. Цепь была тщательно надраена мелом, блестела как золотая. Это Распутину понравилось: молодец мужик, самоварное золото за настоящий металл выдаёт, — позвал деда:

— Мужик, а мужик!

Дедок скосил на него один хитрый круглый глаз, второй глаз с любопытством следил за тем, что оставалось за пределами окна, за стёклами вагона, — глаза у него разъезжались в разные стороны, словно бы вообще не имели друг к другу никакого отношения.

— Ну!

— Скажи, ты царя видел?

— Живьём?

— Живьём.

— Было дело.

— Это он? Или не он? — Распутин показал разноглазому дедку подаренный рубль.

— Дай-ка посмотрю. — Дедок протянул к Распутину маленькую цепкую лапу с широко расставленными пальцами.

Распутин с опаской отдал ему рубль: а вдруг не возвратит?

Так оно и оказалось. Дедок внимательно осмотрел рубль, взял его на зуб, постучал челюстями металл, потом важно звякнул медной цепью.

— Это он!

— А не похож ведь!

— Ещё как похож! — Дедок ловко подкинул рубль в руке, и тот неожиданно исчез прямо в воздухе — даже в ладонь не опустился, растворился, пока летел.

Рот у Распутина открылся сам по себе: первый раз он сталкивался с таким неприкрытым грабежом.

— А этот самый... — пробормотал он хрипло, облизал сухим языком губы.

— Что этот самый? Или кто?

— Рубль... Рубль где?

— Какой рубль?

— Ну, рубль был...

— А был ли рубль? — дедок наклонился к Распутину, дохнул на него чесноком. — Ты смотри, любезный, не то я ведь сейчас жандарма позову. Тут, в поезде, есть два жандарма, в синем вагоне сидят, охраняют покой честных людей.

Синими вагонами в ту пору звали вагоны первого класса.

— Ы-ык! — испуганно икнул Распутин.

Стольный град Санкт-Петербург продолжал преподносить ему свои уроки, учил жизни.

— Что, мил человек, не любишь встречаться с жандармами? — участливо спросил дедок, прошиб Распутина насквозь одним глазом — искристым, тёмным, будто хорошее сладкое вино, вторым глазом он продолжал наблюдать за картинами, что поспешно менялись за окном вагона. — То-то же, — молвил дедок, продолжая дышать чесноком. Он

этим чесноком, похоже, был пропитан насквозь. Затем, выдержав паузу, проговорил доверительно: — Я тоже не люблю жандармов.

— Ы-ык! — вновь икнул Распутин, помял пальцами бороду, словно призывал на помощь каких-то ведомых только ему духов. — Ы-ык!

— Ничего, бывает и хуже, — успокоил его дедок.

— Ык! — Распутин сгорбился, приподнял плечи, словно бы забирался в самого себя, как в некий мешок. — Ы-ы-ык!

— Бывает, что человек вообще язык проглатывает, — сочувственно проговорил дедок. — Знаешь, как тяжело вытаскивать язык, провалившийся в глотку?

— Ык! К! — Икота у Распутина от этих слов пошла на убыль, будто они оказались целебными.

— Легче стало? — дедок усмехнулся и назидательно подмигнул Распутину. — А рубль — это гонорар. Сделал дело, получил справку — гони деньгу! Гонорар называется.

— Ык! Верни рубль! — безголосо просипел Распутин. — Я тоже позову жандарма.

Дедок вновь склонился к нему, произнёс жалостливо:

— Ничего-то ты, дурак, и не понял. Учи вас, учи... Всё учёба не в коня!

— Рубль... Где мой рубль?

— Как ты думаешь, кого заберёт жандарм, когда заявится сюда? Тебя, оборванца, или меня, купца второй гильдии, владеющего в Новой Голландии дровяным складом? А?

Распутин ещё больше втянул голову в плечи, сиротливо покосился в окно. Было ему обидно, в душе образовалась какая-то дырка, пустота, вызывающая слёзное щемление, что-то горькое. В дырке разбойно посвистывал ветер.

— Ык!

— Вот именно — «ык», — рассудительно, совсем не злобно произнёс дедок.

Рубль Распутину он так и не отдал, а на перроне Николаевского вокзала, когда приехали в Питер, первым вышел из вагона. На Распутина он даже и не глянул, словно того не существовало на белом свете, двинулся по перрону к выходу, важный, внушительный, хотя из толпы он ничем не выделялся — ни ростом, ни внешностью, был такой же, как и все. Но слишком уж он подмял под себя Распутина — настолько подмял, что казался и великаном, и человеком не менее сановным, чем генерал, облагородивший Распутина оплеухой.

Распутин угрюмо пошёл за дедком следом, держась шагах в десяти — пятнадцати от него. Попробовал наслать на дедка напасть, да ничего у него не получилось — дедок был сильнее Распутина, стоял ближе к нечистой силе, и все старания будущего «старца» оказались тщетными. Лицо у него невольно перекосилось, поползло в сторону, в горле что-то забулькало.

Ловко же обвёл его дедок! Ну как малого дитятю вокруг пальца!

Санкт-Петербург — это столица, а у всякой российской столицы, где бы она ни располагалась, законы, как известно, волчьи, народ здесь живёт ловкий, подошвы у ботинок научился «обстригать» так, что «обстриженный» даже не замечает этого: только что был в баретках, а глядь — уже шлёпает босой.