Царства казака Сенцова
Шрифт:
— Полно, не сбегу я от вас, господин.
Одежда азиатская, но чертами лица — уроженка Запада, а говорит на языке… Тартара. В голове у меня словно вскипело всё и я стал вспоминать.
В 6750 годе от сотворения мира перенес лютый хан Батый свое становище на развалины города Парижа и назвал оное — Сарай. Кочевые же аилы разбрелись по полям Прованса, Лангедока и лугам прирейнским. Была Европа да кончилась, стал вместо нее Тартар и жители ее теперь были тартары.
Минуло сто лет и потомок батыев Булат, прославленный как Синяя Борода, не признавши власть Великого Хана Монголов, что сидел в Каракоруме, стал владыкою Тартара. Триста лет еще Тартар служила местом кочевий, ибо тартары поля затаптывали, городовые
4
прим. «черная кость», рядовые кочевники
И воспользовалось усобицей в Тартаре прежде неприметное Московское княжество, единственное место на всем свете белом, где сохранилась просиянна Вера Христова и где по сей день пребывают святые престолы папы римского и патриарха константинопольского. Княжество, укрываясь за лесами от тартаров и монголов, стало преуспевать и земли свои ширить, покоряя мечом ханства и эмираты окрест себя.
Но родился под кровавой звездой в сердцевине Тартара султан Виллизад, злочестивый и жестокий. Оный правитель стал править во Франгыстане и скрепил под своей мощной рукой все западные улусы и начал приготовляться к великому походу на княжество Московское. Попутно сей Виллизад запросил помощи у Монголистана, чтобы ударил оный со своей стороны на Москву. И за то султан собрался одарить Великого Хана Монгов, поскольку без подарков богатых на Востоке ничто не делается. Должен был прислать султан и злата, и серебра, и изделий искусных. И прелестниц светлоглазых обещал он прислать сластолюбивому Великому Хану и его воинам. Тогда замыслил мудрый московский князь стравить султана с Монголистаном. Потому пошел на хитрость: послал человека к Великому Хану — отвезти ему подложную грамоту-ясу султана.
А в той грамоте черным по белому было писано, что хочет Виллизад взять рукой мощной все земли мира и распространить Тартар от одного великого океана до другого великого океана, понеже он есть самый прямой потомок Чингиса, Бодончара и Небесного света, а в прочих ханах течет собачья кровь.
Подложная грамота смотрелась яко настоящая, потому что скреплялась она подлинной печатью Виллизада, что была выкрадена московским лазутчиком из султанского дворца.
А еще велел князь московский своему лазутчику похитить в Тартаре упыря женского пола и такоже доставить к великому хану, дабы знал тот, каковых «прелестниц» подарит ему и его воинам султан Виллизад, коварно втираясь в дружбу.
Погоди. Это же я — казак Сенцов, лазутчик, должен доставить к Великому Хану подложную грамоту и упыря. А назовусь я ему мурзой Ахматом из Тартара. С грамотой как будто все в порядке, только найти ее еще надобно, она же в седельной суме, а сума на лошадке Каурке, а Каурка черт те знает где. Но что с девкой-то из мешка делать? Упырь ли она всамделишный или недоразумение случилось?…
— Ты вот что, за расправу кулачную прости, — говорю я ей, — но постарайся быть послушной и радивой, тогда и будет тебе хорошо. А сперва нам с тобой лошадей собрать надо. За вьючной вернуться и ездовую сыскать.
Встала она и пошла следом, послушная и радивая, только вот вопрос каверзный задала:
— А почто, тать ты окаянный, выкрал деву благодородную?
— Не вижу благородной девы.
— Я, Гуль
— Было известие, что в женской башне у эмира Саламбека живет ведьма, исчадие шайтана Иблиса. Ее я и выкрал. Однако, и ошибка могла случится… ну, поскольку темно было в башне, тьма кромешная.
— «Ошибка случилась». И ты молвишь это так спокойно? — голос Гюль стал визгливым птичьим. — И где я оказалась из-за твоей «ошибки»?
— Мы на высотах Бадахшана, что неподалеку от Индийских земель.
— Индийских земель? Где под ногами лежат яхонты и обитают песьеголовые люди?
— Ты еще забыла про людей совсем без головы.
Она прилежно зарыдала, прижавши щеку к мрачному граниту скалы. Вьючная лошадка с удивлением скосила свой сиреневый глаз. А Каурка лишь к полудню нашелся, когда солнце вовсю напекло камни, среди коих пытался он вкусить травинки.
Перво-наперво проверил я, на месте ли подложная грамота в седельной суме. Потом вьючную лошадь оседлал для пленницы, дабы облегчить ей тяготы пути. Едва затянул подпругу, как девица взлетела в седло Сивки и схватила камчу. Да только поводья уже лежали в моих руках, со мной не выйдет шутить. Привязал я Сивку к седлу Каурки и повел их в гору.
— А я туда не желаю, — сказала плаксиво Гюль.
— И я не желаю туда. Мы все не желаем.
Однако, покорив Индийскую землю, идет Великий Хан походом на север. И мне надо во что бы то ни стало остановить его, подумал я.
Путь наш пролегал теперь по самому краю ущелья. Вдруг толкнул меня Сивка, сшибся камень под моей ногой, я и вздохнуть не успел, как повис над глубоким обрывом, держась за поводья. А лошаденка хлипкая, давно силы порастратившая, и копыта у нее скользят на щебне. Как сверзится Сивка, так и Каурка не выдержит, упадет вместе с девкой.
— Живи как-нибудь, — крикнул я ей и отпустил поводья. Не слетел отвесно вниз навстречу дну, а заскользил по склону. Но таково лишь мучительнее было. Острые каменья кромсали халат, бешмет и рубаху, добираясь до беззащитного тела. Только чахлое деревцо, проросшее между глыб, задержало меня, прежде чем стряхнуть вниз.
Дно ущелья густо заросло жестколистными смоквами и их ветви смягчили мое падение.
Когда вынул лицо из сухой листвы, то перво-наперво увидал копыта нетерпеливо переступающей лошади. И так она ногами перебирает, что сразу видно — неусталая. Какая же сбруя у нее богатая, самоцветами и позолоченными бляшками украшенная. Чепрак расшит серебром и золотом, стремена серебром окованы, грудь оборонена броней с узорчатой насечкой. А всадник, сидящий на лошади, изряден телом и облачен в красивый доспех из подвижных пластин, именуемый «четыре зерцала».
Иного оружия, кроме кинжала, осыпанного драгоценностями, и небольшой булавы, у всадника нет, будто полагается на какую-то иную защиту. А личина шлема у него поднята, отчего виден нос его с хищно вырезанными ноздрями и большие раскосые глаза. И нет благолепия на челе его, чем он разнится весьма с моим князем.
Знатен был сей всадник и окружала его большая вельможная свита. Вся в богатых доспехах с золотой насечкой и шишаках с красными яловцами наверху. За свитой стояла дружина конных латников с длинными пиками.
Отчего-то взбрело мне сейчас в голову словцо «пулемет». Хоть и забыл я, что оно означает, однако почувствовал полезность «пулемета» при встрече с таковой силищей.
— Что-то пало на землю перед носом моего коня, наверное слива, — молвил знатный всадник.
Кто-то из свиты крикнул мне:
— Перед тобой нойон Джебе, темник, правая рука и младший брат Великого Хана, да хранит его Небесная Сила и милость Аллаха.
— Аллах всемилостивый, сохрани владыку Джебе, дай здоровья его жилам и членам, пусть украшает Монголистан во веки веков яко яркая звезда. Да примет великий владыка то, что я доставил ему издалека.