Царственная блудница

Арсеньева Елена

Итак, все было кончено... Сунуться в Россию теперь мог бы только самоубийца. Да, впрочем, новое русское правительство категорично отказалось принять его в качестве посланника – когда наивные саксонцы все же попытались сделать такой запрос!

Более того! Когда спустя несколько лет саксонцы попытались назначить в Россию другого посланника, по иронии судьбы носившего также фамилию Линара, Россия категорически отказалась принять и однофамилица!

Увы, общение с Нарциссом доставляло удовольствие далеко не всем.

Линар вернулся в Дрезден и с

тех пор сделался неприкрытым врагом России.

Между тем судьба его возлюбленной, ее семьи, а также нареченной невесты не оставляла никаких надежд. Пусть Елисавет и провозгласила вначале, что собирается Брауншвейгскую фамилию, «не хотя никаких им причинить огорчений», отправить за границу, однако же путники были уже из Риги отвезены в крепость Дюнамюнде, где у Анны родилась дочь Елизавета. Вот уж насмешка судьбы в этом имени! И отцом этой девочки точно был не отставной муж Антон-Ульрих...

Миролюбие Елисавет было сломлено советами Шетарди и Лестока. Убежденная в опасности для России пребывания на свободе Иоанна Антоновича и его родителей (тем паче что уже предпринимались попытки освободить его, уже вызревал заговор маркиза Ботта и Степана Лопухина по свержению новой императрицы), Елизавета отправила Ивана в крепость, а его родителей – в ссылку в Ранненбург, а оттуда – и в Холмогоры. При отъезде из Ранненбурга Анна была разлучена с последним человеком, который еще мог вселить в нее надежду на чудо: с Юлианой Менгден.

В Холмогорах Брауншвейгская фамилия почти вся целиком нашла свой конец. Юлиана Менден воротилась из ссылки только в 1762 году, милостью Екатерины Алексеевны.

Однако Елизавета еще в 1746 году готова была ее освободить. Императрица уполномочила своего посланника в Польше Михаила Бестужева «наведаться у Линара, не похощет ли он невесту свою, фрейлину Менгденову, за себя взять, понеже принцесса, при которой она до сего времени удержана была, скончалась, то, чаятельно, и ея фрейлины здесь долее удерживать не похотели бы, и что скажет, о том бы Бестужев отписал».

Да, это была чисто женская месть!

Увы, увы, увы... Нарцисс не выдержал взятой на себя роли. Он отказался помочь Менгден. Он думал только о том, чтобы удержать у себя драгоценности короны и приданое Юлианы...

Санкт-Петербург, дом Василия Чулкова,

1755 год

Некоторое время царило молчание.

– У меня совершенно не варит голова, – признался грустно д’Эон и широко зевнул. – Нужно поспать. Давайте приляжем хоть на час... я могу спать на любом ковре или даже коврике. Поверьте, все покажется иначе после сна! Может быть, и придумаем, что делать.

– Я знаю, – вдруг тихо сказала Афоня.

– Что вы можете знать, – пренебрежительно фыркнул Бекетов. – Шли бы спать, в самом деле!

– И впрямь, – согласился Шубин. – Нам всем дух перевести не вредно бы, а тебе, милая, в первую очередь. Помнишь, что лекарь сказывал? Мозготрясение у тебя, пусть легкое, но все же есть... Надо голове дать время отдохнуть.

– Мозготрясение, –

обидно фыркнул Бекетов, а д’Эон обеспокоенно спросил, что это такое.

– Нет у меня никакого мозготрясения! – яростно закричала Афоня. – И не смейте говорить со мной, будто я сумасшедшая!

– Ох, девка, – вздохнул Шубин. – Сразу видно, что ты в иноземщине жила, порядка не знаешь, как приличествует себя девице вести. Мы тут к тебе снисходительны, а ты под ногами мешаешься да только еще пуще нам все путаешь.

– Но я знаю, знаю, я в самом деле знаю, что нужно сделать, чтобы добыть эти бумаги! – вскричала Афоня. – Ведь это самое ценное, что есть сейчас у Линара. Значит, нужно...

– Значит, нужно их у него выкрасть, – сердито сказал Бекетов. – Ага, сунься в посольство! Дальше сада не пройдешь, да и то если Брекфест там бегать не будет.

– Прохвост нам не помешает, – усмехнулся Шубин. – А вот в дом не попасть, бумаги не сыскать. Там небось все перетряхнуть нужно! Тут надо что-то похитрей придумать, но, господа, прав кавалер – пришла пора дать отдых голове. И в той, в которой было мозготрясение, – он отечески улыбнулся Афоне, которая в ответ всхлипнула, поняв, что ее никто не станет слушать, – и тем, в которых не было. Все мы сегодня устали. В самом деле, соснем часок-другой, а потом я велю, чтоб нас подняли. Глядишь, прояснятся умишки, чего-то да надумаем.

– Я уже надумала! – крикнула Афоня.

– Мадемуазель, – простонал д’Эон, – ради всего святого... – И тут рот его разинулся в таком отчаянном зевке, что француз с трудом вернул челюсти на место.

– Довольно! – хлопнул ладонью по столу Шубин. – Всем спать.

Слугам уже были даны приказания, кого из внезапных гостей в какой комнате обширного чулковского дома разместить, и д’Эон, который не переставал отчаянно зевать, отправился в отведенный ему покой. Пошел к себе и Алексей Яковлевич Шубин. Афоня тоже двинулась в опочивальню, уныло, небрежным взмахом отстранив от себя пришедшую за ней камчадалку Татьяну. Бекетов последовал за слугой, убежденный, что глаз не сомкнет. Он спросил воды и в большой лохани смыл с себя грязь и пот минувшего дня.

– Ах, кабы в баню сейчас, – пробормотал он, глядя вслед слуге, уносившему лохань.

Однако, конечно, просить в такую пору истопить баню было бы жестоко по отношению к людям. Поэтому Никита Афанасьевич сильно растер по телу воду и решил удовольствоваться этим. Отбросил полотенце и протянул было руку к обширной ночной рубашке, выданной ему из хозяйских запасов слугою, однако звук приотворившейся двери заставил его насторожиться. Не тратя времени на одевание и не стыдясь своей наготы – да вот чай не девка! – он шагнул вперед, однако, приглядевшись, громко чертыхнулся и схватился-таки за рубаху. Надевать не стал, лишь обмотал вокруг чресл, но счел этого довольным и возмущенно воззрился в темный, не затронутый отсветами лампадки угол, где что-то белело той молочной, лунной белизной, какую приобретает в ночной темноте обнаженное женское тело.