Царствование императора Николая II
Шрифт:
Русские отошли в полном порядке, не потеряв ни одного орудия. Тем не менее, этот бой был тяжелым моральным ударом. Все ожидали, что именно здесь будет дан решительный отпор. И опять это оказался «арьергардный бой», и притом чрезвычайно кровопролитный (русские потери определяются в 19 000 убитыми и ранеными, японские - в 23 000). Только после Ляояна в русском обществе впервые возникла мысль, что конечная победа России, пожалуй, не обеспечена.
Государь не допускал возможности примириться с поражением России. («Буду продолжать войну до конца, до дня, когда последний японец будет изгнан из Маньчжурии», - писал он б (19) октября императору Вильгельму). Отправка подкреплений, подготовка II эскадры усиленно продолжались. Но государь счел нужным также сделать попытку призвать
Место В. К. Плеве полтора месяца оставалось незамещенным (ведомством в это время управлял товарищ министра П. Н. Дурново). После Ляояна государь решил назначить преемником Плеве виленского генерал-губернатора кн. П. Д. Святополк-Мирского, который был товарищем министра при Сипягине. Смысл этого назначения был так определен «Новым Временем»: «Только наибольшая сплоченность и солидарность правительственных и общественных усилий смогут дать достойный России отпор внешнему неприятелю и умиротворить всякие недовольные элементы…»
Новый министр (на две недели задержавшийся в Вильне ради открытия памятника Екатерине II) не замедлил высказать свои воззрения корреспонденту французской газеты «Echo de Paris». «Мы дадим земствам самую широкую свободу, - говорил он, более неопределенно, но также благожелательно отозвавшись о веротерпимости и о евреях.
– Как вы хотите, чтобы я не был сторонником прогресса? «
Подобные же заявления кн. Святополк-Мирский делал и для берлинского «Lokal-Anzeiger», и для американского агентства «Associated Press», и русские газеты перепечатывали их - сперва без комментариев.
16 сентября, принимая чинов своего ведомства, новый министр произнес известные слова о «доверии»: «Административный опыт привел меня к глубокому убеждению, что плодотворность правительственного труда основана на искренне благожелательном и истинно доверчивом отношении к общественным и сословным учреждениям и к населению вообще. Лишь при этих условиях работы можно получить взаимное доверие, без которого невозможно ожидать прочного успеха в деле устроения государства». Тон был, в сущности, близок к горемыкинской записке 1899 г. (на которую возражал Витте), его одобряли консерваторы-славянофилы вроде ген. Киреева или Л. Тихомирова. Но контраст с недавним временем был таков, что слова эти произвели сенсацию.
Тон печати сразу переменился; цензура усомнилась в том, что допустимо и что нет. «Шаг вперед… впервые за сто лет, - гиперболически выражалось «Новое Время» (24 сентября), - поистине, струя свежего воздуха».
– Раз есть «назревшее стремление общественных сил принять участие в государственной деятельности, то нет иного выхода, как усилить это участие, а вместе с тем и общественную ответственность… Тогда общество перестанет сваливать вину на правительство и даст отпор несвоевременным посягательствам», - оптимистически писал в «Киевлянине» (8 сентября) проф. Д. Пихно.
«Разве слова министра - не веяние весны, не явный ее признак?» - восклицал А. С. Суворин. Этот момент в русской жизни так и был прозван «весной» или «эрой доверия».
В юридическом журнале «Право» 26 сентября появилась яркая политическая статья кн. Е. Н. Трубецкого, одного из тех немногих, которые умели говорить и на языке власти, и на языке общества; к которым можно было применить слова гр. А. К. Толстого: «Двух станов не боец…» Не примыкая до конца к т. н. «освободительному движению», такие люди порой становились его рупором - для воздействия на власть; левые пользовались ими, но сами с их мнениями не считались.
Статья называлась «Война и бюрократия». «Погруженная в тяжелый многолетний сон, Россия не видела врага, в то время как он уже стоял под стенами Порт-Артура… Русское общество… спало по распоряжению начальства… Россия за последние годы походила на дортуар при участке… Пока оно спало, над ним бодрствовала всесильная бюрократия… Не армия и флот терпели поражения!
Кн. Е. Н. Трубецкой писал далее, что только крайние пользуются свободой слова: нелегальные листки распространяются повсюду, тогда как люди умеренные вынуждены молчать; в этом - грозная опасность. Он заключал: «Бюрократия должна стать доступной общественному контролю и править с обществом, а не вопреки обществу. Она должна быть не владыкой над безгласным стадом, а орудием Престола, опирающегося на общество… Престол, собравший вокруг себя всю землю, будет славен, велик и силен».
– «До тех пор, пока твердыня самодержавия не сломлена, все, что против самодержавия, есть не грозная опасность, а великое благо», - возражало кн. Трубецкому «Освобождение» (переселившееся с 1 октября из Штутгарта в Париж). «Русское общество не было рабом бюрократии и не спало в участке, а работало для России и творило ее силы», - отвечал, со своей стороны, Д. И. Пихно в «Киевлянине». В день появления статьи кн. Трубецкого М. Меньшиков в «Новом Времени» высказывал почти те же мысли. «Все бессилие России, - писал он, - в искусственном сне народном, который для чего-то поддерживается…»
Слова кн. Святополк-Мирского и первые статьи, свободно критикующие власть, как бы пробили брешь; русское общество заговорило. Земские управы, городские думы стали присылать новому министру приветственные адреса.
В то же время и враги власти начали действовать гораздо смелее. Революционные партии мало интересовались войной, пока считали обеспеченной победу России. Теперь они почувствовали, что перед ними открываются широкие возможности. Они стали развивать агитацию и в стране, и в армии. «Всякая ваша победа грозит России бедствием укрепления порядка, - писала партия с.-р. в воззвании к офицерам русской армии, - всякое поражение приближает час избавления. Что же удивительного, если русские радуются успехам вашего противника? «
На две недели общее внимание было отвлечено от вопросов внутренней политики к театру военных действий, где русская армия неожиданно для всех перешла в наступление.
А. Н. Куропаткин после отступления от Ляояна ожидал, что японцы вскоре займут и расположенный на 100 верст севернее Мукден, и уже подготовлял дальнейший отход к Телину, где он уже давно «облюбовал» позиции. Но японцы не пошли дальше ст. Янтай (в 40 в. от Мукдена). Русская армия, отступившая в порядке, получила за месяц пополнение в 50 000 человек, с лихвой возместившее потери в последнем бою. В то же время из Петербурга 10 сентября пришла телеграмма о формировании 2-й Маньчжурской армии; ее командующим был назначен ген. О. К. Гриппенберг. Ген. Жилинский, сообщая об этом Куропаткину, прибавил, что если бы японцам удалось нанести хороший удар - «вероятно, не понадобилось бы и сформированье 2-й армии». Ген. А. Н. Куропаткин принял тогда несколько неожиданно решение о переходе в наступление, хотя вызванные им на совещание генералы Штакельбери и Случевский высказались против этого.
«Вчера подписал, перекрестясь, диспозицию для перехода в наступление», - отметил 16 сентября в своем дневнике командующий маньчжурской армией. 19 сентября был издан приказ по армии. «Настало желанное и давно ожидаемое время идти вперед навстречу врагу. Пришло для нас время заставить японцев повиноваться нашей воле», - говорилось в нем.
В столичных газетах этот приказ появился только 27 сентября, когда наступление фактически началось. Он вызвал общее волнение и ожидание.
Русская армия прошла обратно от Мукдена верст двадцать-тридцать к югу; японцы предприняли встречное наступление. 26 сентября завязался упорный бой на фронте в несколько десятков верст. Он длился целых девять дней, и перед ним, как писали газеты, «бледнели Тюренчен, Вафангоу, Ляоян». Позиции переходили из рук в руки; орудия терялись и отбивались. Но ни прорвать японский фронт, ни обойти его с фланга не удалось. На небольшом русском тактическом успехе - занятии «сопки с деревом», прозванной Путиловской сопкой по взявшему ее генералу, с захватом 14 японских орудий,- кровавая борьба затихла 5 октября.