Целестина
Шрифт:
На второй день штурмовали всерьёз. Немецкие танки вошли в город с трёх сторон – одна колонна через грунтовку к северу от крепости, вторая – с северо-востока по шоссе между Граевкой и Адамково, мимо базы ассенизаторов, а третья – прямо по Шоссейной улице, с востока.
Вокзал и северные форты взяли уже к полудню, и немецкие мотоциклы показались на площади перед уже опустевшей администрацией. Потом до вечера разворачивали на эспланаде артиллерию и бомбили крепость с бомбардировщиков.
Следующие два дня крепость жила отдельно
Закончилось всё предсказуемой капитуляцией. А жизнь почти не изменилась – потому что пока не успела.
Гимназия продолжала учить, как и раньше – потому что других распоряжений не поступило. Сразу, когда затихли выстрелы, директор Данилюк отправился в управу. А потом, как только начали ходить поезда, он отправился в Варшаву, к наместнику, выяснять, что теперь можно, а чего нельзя. А без директора – разве можно хоть что-то менять в учебной программе?
Никого из городских немцев, несмотря на слухи, так и не арестовали. А вот про тех немцев, которые пришли, было и так ясно, что они могут арестовать кого угодно. Поэтому про эту армию пока не ходило даже слухов. Все жили в ужасе поражения, словно их по уши окунули в холодную воду.
Андрусь не сильно отличался от прочих. Он тоже ходил, как сомнамбула, на негнущихся ногах и говорил хрипло, как если бы его грудь была скована льдом.
Дома он тоже молчал.
Наконец, Целестина ухитрилась его поймать и спросить, что он думает:
– Война ещё не закончилась,– пробормотал он в ответ,– Ты же понимаешь, что война ещё не закончилась?!
– Я думаю,– предположила Целестина,– тебе лучше оставаться дома. Не нужно привлекать к себе подозрения!
– Нет. Нельзя! Как раз это и будет слишком подозрительно!
Целестина кивнула. Братик явно смыслил в стратегии и конспирации. Но всё равно не мог ничего сделать против врага.
Потом, стало ясно, что всё уже кончено. Все уже знали, что наступление началось и никто не знал, на какой из возможных границ оно закончится. И на всякий случай готовились к худшему.
В среду вечером вернулся директор.
Надо сказать, что даже в смешанной гимназии имени Траугутта училась очень разная молодёжь. И она тоже расслоились – как было расслоено всё тогдашнее общество.
Были совсем гордые деятели, которые после занятий сразу шли домой – и этот дом был обычно на улице Пулавского, по соседству с особняком Целестины. Они считали, что им нечего делить с местным быдлом.
Другие (в основном, девочки) чинно гуляли в городском саду под сонные импровизации духового оркестра. Они собирались изучать юриспруденцию или классические науки и очень часто ходили в кино и на концерты – потому что могли себе это позволить. Целестина
Третьи собирались на вокзале. Девочек среди них почти не водилось. Они застёгивали пальто на все пуговицы, смолили коротенькие папироски и собирались учиться на инженера или железнодорожника.
Тогдашний вокзал был настоящим чудом техники – там горели электрические лампы, было отличное водяное отопление, имелось окошечко телеграфного отделения. А ещё был мост и под мостом проезжали поезда. Можно было смотреть на них сверху вниз, вдыхать копоть и думать, что когда-нибудь такой вот поезд увезёт тебя прочь отсюда в совсем другой, удивительный мир, где найдётся место твоим способностям.
Где отдыхали четвёртые, которых не принимали даже в компанию на вокзале – не знал никто. Наверное, подобно первым, они почти не выходили из дома, потому что им приходилось усердно учиться. Или воровали по ночам бельё, чтобы заплатить за учёбу.
Сложно сказать, кто из них был лучше. В каждом слои было что-то хорошее.
Директор вернулся поздно, когда город уже был под коммунистами. И те, кто собирался на вокзале, оказались первыми, кто его увидел.
6
Уже было темно. Вокзал полыхал десятками дуговых ламп, а на перроне и рельсах уже лежали ночные длинные тени.
Пан директор гимназии соскочил с грузового поезда – на лбу угольный след, левый рукав пиджака оторван – и зашагал по перрону, покачиваясь, как сомнамбула.
Когда пан Данилюк проходил под очередным фонарём, его опознал Юлиан Шкательберг – тот самый, белобрысый, который мечтал проектировать танки и уже придумал оригинальную конструкцию с тремя дулами.
– А, дети,– директор натужно улыбнулся,– Всё вы замечаете, дети…
И он, хромая, отправился домой – через железнодорожный мост. Ступеньки преодолеть было непросто, и иногда ему приходилось опускаться на четвереньках.
Он жил рядом, через улицу от гимназии, – то что добрался до дома своим ходом.
Наутро он появился снова в гимназии – умытый, причёсанный, с разглаженными усами и в новом светло-сером костюме. И объявил второй сбор – опять во дворе.
Среди перепуганных уже второй сменой власти гимназистов поползли новые слухи.
Даже Юлиан Шкательберг не мог сказать, как ухитрился пан директор добраться до Бреста-над-Бугом из немецкой зоны оккупации. Не иначе, прорвался на новом, сверхзасекреченном танке. А значит, он что-то знает.
А ещё говорили, что директор разыскал в Краковском гетто шифры колдуна Твардовского. Именно с их помощью и будет проходить то самое тайное обучение.
И вот объявили второе собрание. Такое же, как первое.
Целестине было неуютно. Это было слишком похоже на повторяющийся сон, который того и гляди свернёт на новую дорогу и станет кошмаром.