Целоваться запрещено! (сборник)
Шрифт:
– Ага! – сказала собака радостно.
Дарья Павловна упала в обморок. Потому что она не знала, что собаки умеют разговаривать в самом крайнем случае. Но Дарья Павловна тут же очнулась и опять высунулась в окошко.
– Мы сразу догадались, что это вы! – обрадовался Митя. – Потому что вы такая красивая, с длинным носом и на гитаре игра...
– Что-о-о-о-о-о-о?! – Дарья Павловна схватилась за сердце, а потом за свой нос. – Ах, негодный мальчишка, противный папа, гадкий пес! Это у меня нос длинный?! Да у меня нос всего сто тридцать миллиметров с половиной!
Она
– Да, – сказал папа. – Наверное, она не твой человек. Она же котлет совсем не ест.
– Георгий Иванович ест котлеты! – подскочил Митя. – Бежим!
– Нет, – вздохнула собака. – И Георгий Иванович не мой человек. Честно говоря, у меня вообще нет своего человека. И не было никогда. Но одна моя знакомая полусиамская кошка говорит, что у каждой собаки или кошки должен быть хоть один родной человек на земле. К тому же вчера ночью шел дождь. Он шел-шел-шел-шел-шел-шел и не заметил, что я на траве сплю. И пошел прямо по мне. Я ему: «Чего брызгаешься?» А он: «Дома надо сидеть, когда я иду». Я говорю: «Ага, дома... а если у меня и дома-то нету?» А дождь говорит: «Ищи себе дом. Устраивайся в хорошие руки. Каждый барбос – кузнец своего счастья». И вот я пошла искать себе дом и устраиваться в хорошие руки. Да что-то не везет...
Митя и папа смотрели на собаку.
– Веселого мало, – сказал папа.
– Мы бы тебя взяли, – сказал Митя. – Да нам никакая мама не разрешит. У нас и так уже целых два морских поросенка. Сыновья морской свинки.
– Что ж, – вздохнула собака, – видно, быть мне всю жизнь бродягой...
А дело было в воскресенье. В воскресенье многие мамы любят ходить в гости или куда-нибудь по делам. У них такие особые, мамские дела, которые только по воскресеньям делаются. В общем, мамы по воскресеньям часто куда-то деваются. Поэтому в воскресенья повсюду бродят беспризорные папы с детьми. И мама Мити тоже утром уехала по делам. А теперь вернулась. Митя и папа видят – мама на своем мотоцикле мчится. Затормозила так лихо, поднялась на одно колесо, опустилась, остановилась и говорит:
– А это что еще за чудовище?
– Это собака, – сказал Митя. – Ей жить негде. Правда, на пойнтера похожа?
– По-моему, ее прадедушка – эрдель, – сказал папа.
– Обыкновенная бородатая дворняга крупных размеров, – решила мама.
Собака повернулась и пошла прочь такой несчастной походкой, что было сразу видно – это идет дворняга, бедняга, бродяга и бедолага.
– Нет! – нахмурилась вдруг мама. – Все неправильно. Нельзя, чтобы собака уходила такой несчастной походкой. Иди, собака, сюда. Оставайся. Будешь наша.
– У нас в доме полно углов, где можно дремать! – обрадовался Митя.
– А у меня как раз есть отличное старое пальто! – папа тоже обрадовался. – Подходящее пальто фабрики «Красный Молодец».
– Да зачем ей пальто? – удивился Митя.
– А она на нем спать будет.
А собака говорит:
– А руки-то у вас хорошие? Я только в хорошие руки хочу...
Папа, мама и Митя протянули ей свои руки. Она
Только больше собака никогда не разговаривала. Крайний случай-то кончился!
Ерунда на постном масле
В деревне Толстокошкино (это недалеко от села Большие Барбосы) жила девочка Мотя. Она была очень хорошая. Никогда не ябедничала, не жадничала и не вредничала. И за такую хорошесть папа повез ее в Москву, в настоящий театр.
Идет Мотя по Москве, по сторонам глазеет. Вдруг видит – большой забор. А на заборе вот такими огромными толстыми буквами написано: «Все мальчишки – дураки».
«Вот это да! – подумала Мотя. – Ничего себе! Неужели так вот прямо все до одного – дураки? И Данила? И Вася? Нет, Вася точно не дурак, сам стихи сочиняет. И Данила тоже – слова знает английские. Нет, не может быть, чтобы все – дураки. Но ведь крупными буквами написано. Не будут же в Москве неправду писать. Вот плакат во весь дом висит: „В магазине „Супербазар“ много всякой всячины!“ Так в этом магазине и правда все что душе угодно. Папа мне там разноцветный рюкзачок купил, а маме – гири здоровенные...»
Мотя все время про надпись на заборе думала. Даже спектакль невнимательно смотрела. А после спектакля Мотя с папой пошли в гости к Мотиной четвероюродной сестре. Этой сестре было уже десять с половиной, и в одном ухе у нее висели сразу две сережки.
– Я тут у вас на одном заборе такое прочитала, – шепотом сказала Мотя своей четвероюродной сестре. – Что все мальчишки – дураки.
– А ты что, не знала? – удивилась сестра. – Вот деревня! У нас об этом все девчонки с детского сада знают.
– Как же так? – спросила Мотя. – А если какой-нибудь один мальчишка – не дурак?
– То, значит, он все равно дурак, – сказала сестра. – Потому что он – мальчишка.
И Мотя решила, что если девочке уже десять с половиной и она носит две сережки в одном ухе, то она в мальчишках лучше разбирается.
Мотя приехала домой в Толстокошкино, и к ней в гости пришли подруги – Анисья и Феофания. Мотя им про надпись рассказала. Анисья и Феофания засмеялись и поскорее убежали – всем остальным рассказывать.
А тут как раз Вася пришел. И говорит:
– У меня есть свой собственный меховой урчатель.
Расстегивает куртку, а там – щенок.
– Между прочим, – говорит Вася, – южноевропейский боксер.
Мотя хотела щенка погладить, но вместо этого сказала гордо:
– Все мальчишки – дураки!
Вася так удивился! Чуть щенка не выронил. А потом как даст Моте по носу. От удивления. А Мотя его за щеку – цап. И поцарапала.
И пошло-поехало! По деревне Толстокошкино девчонки скачут и кричат: «Все мальчишки – дураки! Все мальчишки – дураки!» Мальчишки им подножки подставляют, за волосы дергают. Девчонки царапаются, кусаются, визжат. Шум, гам. Настоящая война началась. Тухлыми апельсинами кидаются.