Целующиеся с куклой
Шрифт:
И значит, позвонил он этой ответственной фрау с тем, чтоб назначила она ему время аудиенции, а она говорит:
— Так, завтра и послезавтра у меня полно, приходите, пожалуй, в понедельник. В одиннадцать часов вас устроит?
Бориска полчаса объяснял ей на своём диком немецком, что его это не устроит, и что он хотел бы прийти сегодня. Так как сам он может ждать сколько угодно, пожалуйста, у него время есть, а мама его ждать не может совсем.
— Кончилось её время, — говорил Бориска, — понимаете? А раз времени у неё нет, не осталось,
В общем, он до сих пор не знает, насколько правильно поняла его по телефону фрау Фюрер, но час приёма назначить с трудом она согласилась. Сразу после обеда. И он пришёл к ней, к этой пообедавшей ответственной фрау.
То есть он пришёл в соответствующее большое здание. Поднялся в большом лифте. И стал искать в большом коридоре кабинет триста тридцать семь. Коридор шёл по кругу. В одном его конце был кабинет триста один, в другом — триста тридцать.
«Значит, круг незамкнутый, — догадался Бориска. — Ну надо ж, что придумали».
Он спустился в лифте обратно в вестибюль. И нашёл там ещё один лифт.
«Может, подняться на нём? А что, почему не подняться?»
Поднялся. И вышел. И правильно сделал. Кабинет триста тридцать семь оказался здесь. В этом глухом отрезке коридора, ограниченном с обеих сторон сплошными зелёными стенами.
Бориска постучал несмело, но громко в дверь и услышал «ждите», и опустился на стул. Стулья стояли здесь же, в коридоре, и предназначались для посетителей, таких же людей, как Бориска. Вокруг стульев стояла тишина. Не простая, а канцелярская. Тишина государственной важности.
Вскоре дверь распахнулась, и из неё выбежала женщина. Со спящим ребёнком на спине. Привязанным специальной сбруей. Кажется, женщина плакала, по крайней мере, глаза у неё слезились. А ребёнку было всё безразлично, потому что ребёнок спал и потому что он ребёнок.
Потом Бориска услышал слово «входите». Вошёл, поздоровался вежливо и спросил фрау Фюрер.
— Ждите.
Бориска опустился на свободное, у стены, кресло.
— В коридоре.
Он поднялся, вышел и снова сел на стул. Стул под ним стал нагреваться. Видимо, Бориска нервничал. Или прошло много времени, и стул нагрелся от времени.
И вот он услышал шаги.
Из коридорного тупика на него шла фрау. Вернее, она надвигалась. Большими-большими ногами, с большими-большими бёдрами, одетыми в серые брюки. Брюк хватало до щиколоток. И щиколотки у фрау были большими. Зато шея длинная и гибкая, и она шла волной при каждом шаге, и голова, сидящая на ней, маленькая такая головка в очках, от этого волнообразно покачивалась.
Взгляд головы не обещал Бориске ничего хорошего. Наверно, он ей не пришёлся по вкусу. Наверно, он был ей противен или, в лучшем случае, неприятен.
Наконец, эта фрау надвинулась на Бориску, надвинулась и нависла. А нависнув, молча остановилась. А он продолжал под нею сидеть.
— Здравствуйте, — сказала голова тонким холодным голосом.
Бориска
— Вы фрау Фюрер?
— Конечно.
— Значит, я к вам.
— Пройдёмте.
Бориска прошёл за фрау в кабинет, подождал, пока она сядет за стол, и положил перед ней заявление на оплату услуг. И она стала подробно пудрить и компостировать ему мозги.
— А вы, говорит, сообщили о смерти вашей матери в её банк, в её страховую компанию, в квартирное бюро, в пенсионный фонд?
Бориска говорит:
— Какой, на хрен, фонд? Она вон на обеденном столе лежит, мешает отцу телевизор смотреть.
Но фрау Фюрер его восклицания вниманием никаким не удостоила и продолжала вопросы задавать многочисленные, которых он в основном недопонимал. Анкеты какие-то тоже подсовывала, для собственноручного их при ней заполнения, с документов его копии снимала на ксероксе и всякие тому подобные манипуляции размеренно производила. Короче, самыми разными бюрократическими приёмами она тянула драгоценное время.
6
Время, оно, конечно, всегда драгоценное, не все только это знают и понимают, но у Бориски сейчас времени не хватало тотально и, можно сказать, катастрофически.
Отец ведь не сразу заметил нежданную кончину жены. Сначала сидя в наушниках перед телевизором и увлекшись, а потом и вовсе уснув в кресле до утра. Далеко не сразу он её заметил. И далеко не сразу, значит, позвонил Бориске по телефону, прокричав в трубку:
— Ты приди, тут чего-то неладно с матерью, и кот орёт как бешеный.
Пока Бориска приехал, пока выяснил, как здесь всё это делается… Словом, много времени и без ответственной фрау было непростительно упущено, а на улице жара в те дни стояла — не хуже, чем на крайнем юге России в середине месяца августа. И когда фрау Фюрер сказала, что ей нужно ознакомиться с Борискиными свидетельствами о рождении и браке, и что без этих важнейших человеческих документов оформить ему оплату расходов она вряд ли сможет, Бориска и не выдержал. Бюрократических над собой издевательств.
Он искренне не понимал, какое отношение имеют свидетельства о его браке и его рождении к смерти его матери. Ему и не нужно было ничего понимать, ему нужно было слушать, что говорит фрау и выполнять все её пожелания. Немцы, они же самолюбивые. Прямо как Штирлиц. И тщеславные тоже. Поэтому очень много о себе мнят. Так что если нужно чего-нибудь добиться от немца, особенно служащего своей великой немецкой родине, надо тихо прикинуться дурачком и преданно смотреть ему в глаза. Немец, видя своё полное над тобой превосходство, сам всё для тебя сделает. А потом будет рассказывать своим друзьям и подругам, какие эти русские беспомощные, необразованные и далёкие от цивилизации. Дикари, одним словом. Русские же в компании, само собой, рассказывают, какие немцы наивные и простодушные болваны — все покупаются на одну и ту же, давно зачерствевшую, приманку.