Цементный сад
Шрифт:
— Просто играли, — неопределенно ответил Том.
Из-за того, как падал на его лицо свет, или оттого, что у него были свои секреты, но Том показался мне маленьким мудрым старичком, лежащим у моих ног. Мне стало интересно, верит ли он в рай.
— А ты знаешь, где сейчас мама? — спросил я.
Том уставился на потолок и ответил:
— В подвале.
— Как в подвале? — прошептал я.
— В подвале. В сундуке, под бетоном.
— Кто тебе сказал?
— Дерек. Он сказал, ты положил ее туда.
Том повернулся на бок и поднес палец ко рту.
Я потряс его за ногу:
— Когда
Том помотал головой. Он никогда не знал, когда случилось то или другое — вчера или на прошлой неделе.
— А что еще сказал Дерек?
Том сел, расплывшись в улыбке:
— Сказал, вы делаете вид, что там лежит собака. — Он рассмеялся. — Собака!
Том потянул на себя угол простыни, снова перекатился на бок и, не закрывая глаз, сунул палец в рот. Я сунул себе под спину подушку. Мне здесь нравилось. Все, что я только что услышал, казалось неважным. Хорошо бы, думал я, поднять бортик и просидеть так всю ночь. В последний раз, когда я спал в этой кроватке, все у нас было в порядке. Когда мне было четыре года и я верил, что это мама придумывает и показывает мне по ночам сны. А если спрашивает, что мне снилось, то только для того, чтобы проверить, правду ли я скажу. Кроватка отошла Сью гораздо раньше, когда мне было два года, но сейчас я чувствовал в ней что-то очень знакомое: влажный солоноватый запах, расположение прутьев, сонное удовольствие уютной темницы. Шло время. Том закрывал и снова открывал глаза, палец его скользнул глубже в рот. Но мне еще не хотелось, чтобы он засыпал.
— Том! — прошептал я. — Том! Почему ты хочешь снова стать маленьким?
— Ты меня сейчас раздавишь! — ответил он жалобно, словно снова готовясь заплакать, и слабо пихнул меня ногой из-под простыни. — Ты меня совсем раздавил, и это моя кровать, и…
Тут голос его прервался, веки сомкнулись, дыхание обрело глубину и ритм. Минуту или две я смотрел на него, пока легкий шум у дверей не подсказал мне, что за мной тоже наблюдают.
— Нет, вы только посмотрите, — прошептала Джули, пересекая комнату. — Только посмотри на себя! — Она пихнула меня в плечо и зажала себе рот рукой, сдерживая рвущийся наружу смех. — Два голых младенчика!
Она подняла и закрепила бортик кровати и, облокотившись на него, с ясной улыбкой взглянула на меня. Волосы у нее были зачесаны наверх, несколько длинных тонких прядей спускалось вдоль ушей, где блестели яркие стеклянные серьги-бусины.
— Ах ты, мой маленький!
Она погладила меня по голове. Белая блузка на ней была полурасстегнута — виднелась ложбинка загорелой груди. Она пыталась сжать губы, но тут же невольно раздвигала их в улыбке. Острый и сладкий запах ее духов обволакивал меня, я сел, глядя ей в глаза, чувствуя, что расплываюсь в широчайшей и глупейшей улыбке. Мне подумалось, что стоит шутки ради сунуть палец в рот, и я поднес руку к лицу.
— Давай, давай! — подбодрила она меня. — Не стесняйся!
Безвкусность собственной кожи привела меня в чувство.
— Я пойду, — проговорил я и встал.
Джули покатилась со смеху.
— Вы только посмотрите, какой большой мальчик! — простонала она и сделала вид, что хочет взять меня на руки.
Я перелез через бортик и, пока Джули укрывала Тома одеялом, побрел к дверям, жалея о том,
— Не уходи, — попросила она. — Я хочу с тобой поговорить.
Мы сели лицом друг к другу. Я смотрел в ее огромные яркие глаза.
— Знаешь, ты голышом очень неплохо смотришься, — сказала она. — Такой бело-розовый, как сливочное мороженое. — И она коснулась моей сожженной солнцем руки. — Больно?
Я покачал головой и сказал:
— Может, и ты разденешься?
Она быстро разделась, сбросив одежду кучей на кровать. Кивнув в сторону Тома, спросила:
— Как тебе кажется, он счастлив?
Я ответил «да», а затем повторил то, что рассказал мне Том. Джули открыла рот в притворном изумлении.
— Дерек давным-давно все знает. Мы действительно не слишком хорошо храним секреты. Его только расстраивает, что мы все скрываем от него. — Она хихикнула, прикрывая рот рукой. — Когда мы говорим ему, что там собака, он считает, что мы ему не доверяем. — Она придвинулась ближе ко мне и обхватила себя руками, — Он хочет войти в нашу семью, понимаешь, стать для нас папочкой. Ох, как же он мне надоел!
Я коснулся ее руки — так же, как она касалась моей.
— Раз он все знает, — сказал я, — можно ему прямо все сказать. Как-то противно говорить, что это собака.
Джули покачала головой и сплела свои пальцы с моими.
— Он хочет сам за все отвечать. Все время заговаривает о том, чтобы переехать сюда и жить с нами. — Она расправила плечи и набрала воздуха в грудь: — «Вам четверым необходимо, чтобы кто-то о вас позаботился!»
Я взял Джули за другую руку, и мы сели ближе, соприкасаясь коленями. Том в своей кроватке что-то пробормотал и громко сглотнул во сне. Джули снова перешла на шепот:
— Он живет со своей мамой в крохотном домишке. Я там была. Она его называет «мой малышок» и заставляет мыть руки перед чаем. — Джули высвободила руки и сжала ими мое лицо с двух сторон, а потом взглянула вниз, на мои ноги и на то, что между ними. — Она мне рассказывала, что гладит ему пятнадцать рубашек в неделю.
— Это много, — сказал я.
Джули так сдавила мне щеки, что губы у меня выпятились вперед, словно птичий клюв.
— Вот такой ты ходил все время, — проговорила она, — а сейчас ходишь вот такой! — И отпустила мое лицо.
Но я хотел еще поговорить.
— Ты давно не бегала, — сказал я.
Джули вытянула ногу и положила мне на колено. Оба мы смотрели на нее, словно на какую-то зверушку. Я взял ее ступню обеими руками.
— Может быть, зимой снова начну тренироваться, — сказала Джули.
— А в школу на следующей неделе пойдешь?
Она покачала головой.
— А ты?
— Не-а.
Мы обнялись, и руки и ноги наши сплелись в такой сложный узел, что, не удержав равновесия, мы рухнули боком на кровать. Там мы и лежали обнявшись, лицом к лицу. Довольно долго мы говорили о себе.
— Странно, — говорила Джули. — У меня совсем пропало чувство времени. Кажется, мы всегда жили так, как сейчас. Даже не могу припомнить, как все было, когда мама была жива. И не могу себе представить, как что-то меняется. Все кажется таким вечным, таким неподвижным, что я уже ничего не боюсь.