Цена крови
Шрифт:
Ее вновь затрясло. Слез по-прежнему не было, и зрелище от этого стало еще страшнее.
К коленям Аджан озабоченно прильнула девчушка не более двух лет от роду; обняв их, она что-то неразборчиво залепетала. Несмотря на боль, женщина улыбнулась и погладила малышку по головке, взъерошив темные волосы. Глаза потеплели, ужас пережитого отступил.
Фариза переглянулась с сестрой и твердо заявила:
– Ну вот что, милая, никуда ты отсюда не уйдешь! Подожди Джемаля здесь – и Я обещаю, что он тебе поможет! Прокормить мы тебя уж как-нибудь сумеем, да и за детьми присмотришь. Сумеешь,
Аджан, помолчав, встала и низко поклонилась.
– Клянусь Светом, я не обману вашего доверия! Все, что я имею и умею – принадлежит вам!
Двухлетняя Зулейка уснула мгновенно, Мариам не понадобилось даже спеть обычной колыбельной. Фаризе пришлось несколько минут покачать трехлетнего Ахмеда, но это также не отняло много времени. После этого, с улыбками переглянувшись, они бесшумно направились ко второй спальне – проверить, как там Аджан справляется со старшими сорванцами. Пятилетние Ицхак и Джамад по вечерам доставляли матерям массу хлопот.
Однако, в комнате не было слышно ни обычной драки на подушках, ни прыжков в стиле горных козлов или степных джейранов. Дети тише затаившихся мышей лежали на подушках, сверкая глазенками в темноте, а устроившаяся около входа Аджан шепотом рассказывала:
"…И тогда рыбак поднял кувшин, не слушая более причитаний вероломного ифрита, и вошел в лодку. Он плыл до тех пор, пока берег не скрылся за горизонтом, и лишь тогда взял кувшин, размахнулся и забросил его в море – далеко-далеко, туда, где до дна не достать ни самому опытному ныряльщику, ни самому тяжелому неводу.
Тот кувшин и доселе лежит там, а не ведающий благодарности ифрит все сидит внутри, ибо крепка печать Сулеймана, и некому снять ее. И так будет всегда, пока плещутся морские волны, пока гуляет по степным просторам вольный ветер, пока днем по небесной дороге катит златая колесница солнца, а ночью – плывет серебряная ладья луны…"
Заслушавшись, Мариам и Фариза задремали сидя, упустив момент, когда голос Аджан утих. Что уж говорить о детях!
– Это было великолепно! – подошла Мариам утром к гостье. – Никогда не доводилось слышать такого… о, конечно, многие рассказывают сказки, но ТАК – никогда!
– Здесь нет ничего особенного, – Аджан явно смутила эта искренняя похвала, – ведь дети – всегда дети…
Ее лицо вновь потемнело. Мариам быстро схватила южанку за плечи и как следует встряхнула.
– Я понимаю, что ты не можешь не думать о них, – намеренно жестко сказала она, – но нельзя же убивать себя каждую минуту!
– Знаю, – прошептала Аджан, – но я просто не могу…
– Можешь и должна! Пока ты жива – всегда ЧТО-ТО можно сделать! – Мариам внезапно улыбнулась. – О Свет, я в жизни не подумала бы, что заговорю как Джемаль! Это он любит вести такие «беседы о возвышенном», когда как следует расслабляется…
– Наверное, он прав… – проговорила южанка после недолгой паузы; глаза ее вновь были нормальными, не застланными этой жуткой пеленой смерти. – Но я не могу так, я просто не выдержу…
– Выдержишь.
– Ты не понимаешь…
– Выдержишь. Коль уж ты добралась сюда – выдержишь еще несколько дней. Поговоришь с Джемалем,
Могучие крылья приземляющегося грифона создали в небольшом дворике целый ураган. Детвора с радостным визгом кинулась врассыпную, кроме двух старших – приготовив соответствующие своему пятилетнему возрасту сабли из ивовых прутьев, они с двух сторон бросились на спрыгнувшего с шеи грифона человека. Тот перехватил нападавших в прыжке, без труда поднял за шкирки и рассмеялся вместе с ними.
– Ну-ну-ну, уж в собственном доме не узнают, – сказал ар-Рахим, опуская детей на землю и награждая каждого шлепком пониже спины. – Мы еще поиграем, обещаю; но сейчас дайте вашему уставшему папаше отдохнуть и пообедать. Мариам, Фариза – встречайте!
– У нас давно все готово, – раздался из-за двери голос Мариам, – заходи, Истребитель Нечисти – только сперва смой с себя всю нечисть!
– Это та нечисть, которая грязь, – уточнила Фариза, и обе весело захихикали.
Что-то ворча насчет бабского помешательства на чистоте, охотник сбросил запыленный бурнус и рубаху, опрокинул на себя несколько ведер воды из заботливо приготовленной лохани, встряхнулся, похожий на большого кота, надел вывешенный здесь же халат и вошел в дом, где бывал самое частое две-три луны в год. Впрочем, это его устраивало – ар-Рахим был бродягой по натуре…
Завершая трапезу, охотник впервые за последние недели почувствовал себя человеком. Когда он наконец смог оторвать свой взор от тарелок, быстро сменяющихся под смешки жен, внимание ар-Рахима сосредоточилось на незнакомке, судя по бесформенной одежде – уроженке южных пустынь. Сведя брови, он вопросительно посмотрел на Мариам, однако та сделала знак – не отвлекайся, мол, потом расскажу. Настаивать охотник не стал, тем более, что пренебрегать стряпней подобного качества было не в его правилах.
Наконец, сыто рыгнув, ар-Рахим отодвинулся от стола. Возлежа на мягких подушках, он сейчас являл собой образец абсолютно довольного жизнью человека, и очень надеялся, что ему позволят побыть в таком состоянии еще хотя бы несколько дней. Опыт и интуиция, однако, вкупе с выражением лица Мариам, подсказывали охотнику, что надежде этой сбыться не суждено.
Так и оказалось.
– Это Аджан, – сказала Фариза, и южанка низко склонилась. – Можешь открыть лицо: Джемаль тебе не причинит вреда, и он любит видеть, с кем разговаривает.
Женщина послушно откинула чадру. Ар-Рахим мысленно поморщился: сколько бы ревнители древних традиций ни твердили, что родина истерлингов – пустыня, сам он никогда не позволит своим женам и дочерям жить там. Взглянуть хотя бы на эту: Аджан не больше тридцати, но выглядит она куда старше, чем многие пятидесятилетние жительницы Тарсуса, не говоря уж о городах Приморья…
Рассказ охотник пропустил мимо ушей; подобные истории он слышал часто. Слишком часто. Бессмысленно было и задавать наводящие вопросы: знай она то, что его действительно интересует, наверняка бы сказала. А это означало, что придется, как обычно, пойти несколько более сложным путем.