Цена отсечения
Шрифт:
Ей было сейчас тринадцать лет, не больше и не меньше; уже не девчонка, еще не подросток; позади беспрекословное послушание, впереди поколенческий бунт, а покамест сплошное блаженство – быть рассудительной, спокойной, послушной и при этом полностью свободной; мама с папой где-то близко, но все-таки не за ручку; ты под их защитой, но сама по себе. Таким был Тёмочка перед отъездом в далекий Веве: тринадцать лет, аккуратная челка, штаны как у папы, сплошные карманы, гордый, но пока не протестует, родителей не стесняется. Но Тёмочке, тому постоянно шесть. Упрямый и обиженный вопрос в глазах: ну почему?! Вырастет, возмужает, женится на какой-нибудь дуре, к которой Жанна заранее ревнует, и все равно останется шестилетним. Как на любимом потресканном фото: упитанный мальчик стоит в луговых цветах, вокруг огромная тимофеевка, гигантская ромашка,
– Осторожно!
На полной скорости она влетела во что-то крепкое, мохнатое. Подняла глаза: Иван.
С Дашей ему повезло. Все понимает с полуслова, чувствует, когда не до нее. Спокойно уходит в себя, становится беззвучной и воздушной; великое дело Восток. Единственная Дашина слабость – обожает сидеть за рулем. Но слабость извинительная, даже умиляет.
Ведет она машину хорошо; сидит почти расслабленно: что напрягаться, если все под контролем; неуклонно смотрит на дорогу, не мигая. Как настоящая кочевница. Кочевница, впрочем, и есть. Или таджики были земледельцы? Кажется, что будет ехать ровно, по прямой; вдруг начитает тикать поворотник, Даша мягко отклоняет руль, на секунду дает ускорение, и они уже в крайнем ряду.
Славная, теплая девочка. Заслуживает многого. А получит мало. Здесь вам не кино; хеппи-энды случаются редко. Вряд ли она вырулит по жизни; в этом плотном ряду не осталось зазоров. Постоянные места при серьезных мужчинках давно уже заняты; если вдруг появляется вакансия, на хищника тут же бросается свора; Даша слишком нежная – порвут. Так и будет проситься в чужую машину: дяденька, дай порулить. Потом подсохнет, как сохнут восточные женщины, и за рулем окажутся другие. А там? а там – кто может знать, что будет там. Лучше радоваться свежим впечатлениям.
Последние пятнадцать лет он либо вел машину сам, либо равнодушно плюхался на заднее сиденье, за Василием; справа от шофера может сидеть кто угодно – охранник, порученец, временный партнер, но только не солидный человек. Увидят коллеги, покрутят пальцем у виска; демократ, эксцентрик, лучше не иметь с ним дела, выкинет фортель, потом разбирайся. Красавица – совсем другое дело. Ах, какая девушка у вас, Степан Абгарыч, примите поздравления… Как только появилась Даша, Мелькисаров получил роскошную возможность – пересесть; он глядел в окно и тихо радовался. Так лохматый пес, любимец хозяев, с важным видом смотрит из машины, притворяясь, что очень строг, а на самом деле все ему любопытно.
Из водительского кресла дорога кажется расчисленной, логичной. Постаревшая, обрюзгшая братва презрительно глядит сквозь тонированные стекла на весь этот лоховник. Белокурые подружки толстых дядек, доказывая что-то жизни и себе, злорадно вгоняют свои огромные «Кайенны» в едва заметные просветы на дороге, как вгоняют занозы под ногти врагу. Господа, которые по бизнесам, прячутся за спинами водителей, время от времени давая команды, как в старину подталкивали кучера хлыстом: голубчик, мчи по разделительной, будет полтина на водку. «Жигули» тотально выкуплены гражданами с юга; они буравят Москву во всех направлениях, ни одного не зная как следует; любимое их развлечение – внезапно дать по тормозам на ледяной дороге и, по-звериному взревев, крутануться на месте, чтобы на секунду замереть, выплюнуть черный дым из-под хвоста и усвистать в обратном направлении. Если не сшибутся с кем-нибудь в момент лихого разворота.
А дорога справа вовсе не такая. Вольная, рискованная, хаотичная. И смотришь ты не на машины, а на людей в машинах; дьявольская разница.
Маленькая девушка на огромном иксе-пятом еще покажет всем, кто тут главный; высоко сижу, далеко гляжу – напоминает крановщицу, зависшую в будке над стройкой; но это будет позже, а пока она так бойко, так увлеченно болтает, что ничего ей больше и не надо. Следит за дорогой, реагирует бурно, но в ухе – мобильная рогулька, и губы шевелятся, шевелятся. Сразу ясно – говорит с подружкой. С мужчиной так не поговоришь:
За рулем бывалой «Волги» основательный майор в отставке – из разряда «еще по пивку?»; бухое лицо, изрытое оспинами. Ой, не хотелось бы дневалить в казарме, когда его дежурство. Волгарь намерен покурить – вслепую шарит возле ручника, уютно разминает пачку, ловко вытрясает сигарету в свой разверстый рот и шлепает губами, как дрессированный тюлень, поймавший рыбу; лезет за прикуривателем, на секунду отвлекается – и чуть не въезжает в ульянину «Мазду» с развязным потливым фотографом. Кровь ударяет военному в голову; он бьет кулаками по рулю, матерится, театрально трясет руками – объясняя каззлу, кто он такой, этот каззел…
А справа от «Мазды», в крайнем левом ряду – здравствуйте, не ждали! – виднеется драный универсал, – их в советские времена пикапами называли – «Жигули», голубая «четверка». За рулем, как полагается, чернявый. Его как следует не разглядишь: ближние машины то расступятся, то сомкнутся… И все равно сомнений нет и быть не может: чернявенький – тот самый; и невнятный напарник – за ним, в глубине.
Мелькисаров напрягся.
Четыре дня назад они опаздывали в Нижний. Вася, чертыхаясь, выруливал с тесной стоянки; фотограф поджидал их на бульваре. Голубой драндулет стоял за углом, шутовски выбиваясь из общего ряда. Справа седьмой «БМВ», слева «Хаммер» с короной из стальных прожекторов и блескучим стальным кенгурятником. А между ними жалкая четверка: как шелудивая дворняжка среди медальных псов. Мелькисаров сказал: Василий! ты гляди… И мы на таких свое откатались, помнишь? трудно поверить, боже ты мой, как же время летит, другая эпоха. Василий ответил: ага. Ну ты, старый пень, куда прешь! вот молодец, так бы сразу.
На самом выезде из чистопрудного двора Мелькисаров оглянулся – так, на всякий случай; береженого бог бережет. Пикап, не смущаясь роскошным соседством, беззаботно выползал со стоянки, чтобы пристроиться за ними. (Надо будет поставить второй шлагбаум, прямо в арке.) Садовое кольцо кишело разномастной пробкой, нужно было пронырнуть сквозь плотный строй машин – в объезд; пока Василий совершал маневры, четверка вроде бы отстала; он про нее и думать забыл.
Но сегодня днем опять возникла на дороге. Резко свернула за «Маздой» в Грохольский, засвиристела тормозами, завиляла на лысой резине, еще бы чуть-чуть – и столкнулись. Мелькисаров оглянулся в ярости: кто еще тут лезет под колеса? Сразу опознал пикап блудливого голубенького цвета. Подивился совпадению: в Москве три миллиона машин, и надо же два дня подряд встречаться с недомерком? Пригляделся: за рулем какой-то баклажан: толстомясый мужичонка, прокопченный на суровом солнце. Но, кажется, не азият. На заднем сиденье – похоже, такой же чернявый, но поди разбери. Василий тронул; фотограф поспешил за ними; пикап бултыхался сзади; ближе к выезду на кольцо безнадежно отстал, начал уменьшаться, превратился в точку, исчез.
И вот очередная встреча. Сомнений быть уже не может: слежка. Но кто послал за ними ржавую четверку? И, еще существенней, зачем? Мелькисаров чист как лобовое стекло после мойки. Боковыми путями давно уже не ходит, алюминия и нефти у него не было и нет, кокосом не торгует, дорогу никому не перебегал. Рисковый инвестор. Волк-одиночка. Разве что тогда, с Мусой… но все – на покойном Отари, прошло пятнадцать, если не шестнадцать лет. Нет причины, повода и мотива. Или это привет от давешнего лейтенанта? Могли Роман Петрович и тот майор с брылями попросить друзей: помозольте Мелькисарову глаза, потревожьте, посигнальте, а мы потом заглянем в гости, попробуем переиграть начальные условия? Могли. Друзья подослали людишек. Людишки пустились по следу. Но. Есть нестыковка. Почему они такие скромные, катаются на драндулете? Несолидно, хотя вероятно. Вероятно. А все-таки несолидно.