Цена Рассвета
Шрифт:
— Сто риялов, — сказал кабатчик, когда Фархад покончил с пищей.
Сто пятьдесят составляла плата за однокомнатную квартиру на восьмом уровне, и парень решил, что это — проявление местного чувства юмора. Он достал из кармана две монеты по пять риялов: одну в качестве платы, другую на чай, положил на стойку. В следующее мгновение монеты уже летели ему в лицо. Одна стукнула по лбу, другая просвистела мимо. Фархад вскочил, еще не успев возмутиться, но тут ему опустили руку на плечо, заставляя вновь сесть на табуретку.
Что-то колющее, игла, а может, острие ножа, уперлось ему в шею слева.
— Заплати, — посоветовал густой бас из-за спины.
— Эта еда столько не стоит, — возразил Фархад.
— Ты что ль тут цены устанавливаешь? — вполне беззлобно удивился бас. — Плати давай.
— У меня столько нет!
— Вот так, значит… — громко сообщил обладатель баса, потом приподнял Фархада за воротник и хорошенько тряхнул. — Уверен?
— Карточка… — выговорил тот.
Крупная умелая лапа быстро обшарила карманы мундира, забрав всю мелочь, карточку, магнитный ключ от квартиры, пропуск в Университет и даже половину упаковки печенья — все, что было у Фархада при себе. После этого юноша не успел и моргнуть, как оказался снаружи кабака, причем пониже спины ему дали увесистого пинка. Фархад приземлился на ноги, — помогли годы занятий акробатикой, — остановился, обернулся. Хотелось вернуться за пропуском и ключами, но огроменный вышибала, стоявший у дверей, выразительно покачал головой.
Познакомившись с местными нравами, Фархад решил, что ему, пожалуй, хватит, и отправился к подъемнику. Ушел он недалеко, только в соседний зал. Там дрались. Юноша попытался обогнуть место инцидента, но кто-то толкнул его в спину, и он влетел в самую гущу драки. Противоборствующие стороны довольно быстро добились согласия и единства, переключившись на чужака. Он оказался в кольце толпы и вырваться не мог. Его перекидывали туда-сюда, пинали, били, — впрочем, не сильно, от тренера доставалось куда сильнее, — и Фархад старался уворачиваться, блокировать удары, пока один из драчунов не попытался ударить его в лицо.
Фархад отреагировал рефлекторно, проведя ответный прием так ловко, как сроду в спортивном зале не мог. Запястье противника хрустнуло, тот возмущенно взревел. Через мгновение юноша валялся на полу, и его били уже не ради забавы. Двое пинали тяжелыми рабочими ботинками, третий — хлестал цепью. Самым страшным для юноши оказалась даже не боль, она пока что чувствовалась остро, но недолго, а полное молчание, в котором все происходило. Только удары, только гулкое эхо. Выбраться он не рассчитывал, ему даже не давали подняться; проводить приемы, которым его учил тренер — схватить противника за ногу, дернуть на себя, — больше не рисковал. Оставалось только надеяться, что скоро уродам надоест…
— Ххе, кого это угощают? О, гляди-ка, студента… — радостно заорал кто-то рядом. Фархад приготовился получить порцию пинков от новичка, но почему-то избиение прекратилось. Он постарался разлепить склеенные кровью веки.
— Вы чего обнюхались, уроды темнущие?! — раздался другой, смутно знакомый голос. Когда-то Фархад уже слышал это раскатистое «эр». — Это ж тысячник! Да за него весь квартал горючкой зальют и вас, тупых, поджарят
— Он мне руку сломал!
— Надо было голову, бестолочь! Голова в тебе лишняя!
Фархад едва ли смог бы ответить на вопрос: «Что меня больше удивляет, заступничество или такая перспектива?». Его грубо тряхнули за плечо. Юноша открыл глаза и увидел светловолосого парня в темно-синей форме Академии КФ. Лицо было еще более знакомым, чем голос. Курсант тоже его узнал, изумленно присвистнул.
— Вот это встреча, — издевательски улыбнулся он. — Фархадик, мамина радость! Ты идти-то можешь?
Спутник светловолосого нагнулся, обхватил Фархада сзади за плечи и поставил на колени, потом поднял на ноги. Юноша качнулся. Голова кружилась, а ноги казались ватными, но курсант — Фархад вспомнил, его звали Бран, он был сыном кого-то из домашней прислуги в родительском доме, — поймал его и повел к выходу. Второй парень помогал.
— Эх, Фархадик-тысячник, ну ты и дурак, — болтал он по дороге. — Ты зачем туда полез? Там таких не любят. Ты только в стражу не звони, ладно? Сам ведь виноват, а? Нет, правда, ну не звони, ну хочешь, я твои цацки принесу, а?
— Да что тебе за дело до них? — удивился Фархад, в очередной раз сплевывая кровь. — Они ж все проклятые…
— Это ты у нас набожный, а у меня там дядя, племянники, другая родня… Где родились — так и живут. Договорились?
— Хорошо. Только ты принеси… — согласился наконец Фархад, а потом задал самый актуальный, важнее ссадин и шатающегося зуба, вопрос:
— Правда кварталы сжигают?
— А то я пошутил, а? — мрачно фыркнул Бран. — Закрывают входы и выходы, герметично, льют через вентиляцию горючку, а потом поджигают. Потом металл отчистят — и добро пожаловать, живите другие.
Фархад скинул руку курсанта, остановился и согнулся пополам. Тошнило его долго.
7
До Надежды, столицы Вольны, Аларья добиралась чуть больше двух суток. Денег на трансконтинентальный монорельс у нее не было, к тому же для покупки билета требовалось показать удостоверение личности. Девушке не хотелось, чтобы ее отследили прямо от вокзала. Двухэтажный автобус — «гостиница на скользящей подошве» — стоил куда дешевле, хоть и не мог по комфортабельности сравниться с монорельсом. За пятьдесят три часа она успела устать до полусмерти, хотя сначала и казалось, что не с чего: сиди себе в кресле да смотри в окно, благо, место попалось удачное.
В автобусе воняло — потом и парфюмерией попутчиков, быстрорастворимыми супами и кашами, которые разводили кипятком, несвежим синтетическим бельем и дешевой смоляной жвачкой, которую мусолили все, от мала до велика. Соседи быстро перезнакомились между собой, образовали компании — кто играл в лото, кто в «Лесной квест», женщины постарше бесперечь болтали о детях и мужьях. Аларью каждый час приглашали то пообедать, то выйти покурить, то сыграть во что-нибудь. Она медленно сходила с ума, постоянно с содроганием ожидая, что вот-вот на плечо опустится чья-то потная лапа и дружески похлопает по нему. Вдобавок, автобус ехал шатко, неровно, видимо, привод был давно и безнадежно изношен, а чинить его никто не собирался.