Цена рома

Томпсон Хантер С.

Сала вопил, я отбивался, стараясь избежать каблуков, лупивших по мне паровыми молотами. Боли почти не чувствовалось, хотя сквозь отупение я понимал, что мне больно, и вдруг осознал, что сейчас умру. Сознание меня еще не покинуло, внезапная мысль: меня забивают насмерть ногами в пуэрториканских джунглях за одиннадцать долларов и пятьдесят центов, — наполнила меня таким ужасом, что я тоже завопил, как раненый зверь. В конце концов, когда я уже совсем решил, что теряю сознание, я почувствовал, как меня заталкивают в какую-то машину.

Следующие

шесть часов прошли в крохотной бетонной камере с примерно двадцатью пуэрториканцами. Сесть мы не могли, поскольку весь пол зассали, поэтому мы стояли посередине, раздавая сигареты, как представители Красного Креста. Тусовка подобралась опасная: некоторые пьяны, другие — просто сумасшедшие. Я чувствовал, что мы в безопасности, пока снабжаем их куревом, но что с нами будет, когда пачки опустеют?

Казалось, мы провели там лет шесть, когда, наконец, вертухай открыл дверь и кивком вызвал нас наружу. Сала едва передвигал ноги, а мы с Йемоном так устали, что с трудом поддерживали его. Понятия не имел, куда нас вели. Вот так люди исчезают, подумал я. Мы прошли куда-то назад через все здание, по нескольким вестибюлям и наконец вступили в просторный зал суда. Когда нас втолкнули в дверной проем, грязных и взъерошенных, будто самых отъявленных бичей из той камеры, которую мы только что покинули, я напряженно завертел головой, ища хоть одно знакомое лицо.

Зал был набит под завязку, и потребовалось несколько минут, чтобы отыскать в толпе физиономии Моберга и Сэндерсона, мрачно торчавших в углу. Моберг был репортером «Ньюс». Сэндерсон работал на «Аделанте», фирму, нанятую правительством, чтобы попригляднее представлять его образ в Штатах. Я кивнул им, и Моберг поднял сложенные колечком большой и указательный палец.

— Слава Богу, — произнес Сала. — Контакт достигнут.

— Это Сэндерсон там стоит? — спросил Йемон.

— Похоже, он, — ответил я без малейшего представления о том, что это означает.

— А этот мудак что тут делает? — пробормотал Сала.

— Могло быть чертовски хуже, — ответил я. — Нам дьявольски повезло, что хоть кто-то появился.

Почти час прошел прежде, чем вызвали наше дело. Первым выступал главный фараон, и его показания прозвучали на испанском. Сала, понимавший кусочки того, о чем говорилось, все время бормотал:

— Вот сволочь лживая… Утверждает, что мы грозились разнести ресторан, напали на управляющего, убежали, не заплатив, ударили полицейского, Господи Иисусе!..

Затеяли драку, когда нас привезли в участок. Боже, это уже слишком! Нам кранты!

Когда легавый закончил, Йемон потребовал перевести нам показания, но судья его проигнорировал.

Следующим выступал управляющий, потея и возбужденно жестикулируя; голос его срывался на истеричный визг, а он размахивал руками, потрясал кулаками и все время тыкал в нашу сторону, будто мы вырезали всю его семью.

Из его речи мы совершенно ничего не поняли, но ясно было, что все оборачивается

против нас. Когда, наконец, выступать подошла наша очередь, Йемон встал и снова потребовал перевести нам все показания.

— Вы же их слышали, — ответил судья на идеальном английском.

Йемон объяснил, что никто из нас не говорит по-испански настолько хорошо, чтобы понять, о чем шла речь.

— Эти люди раньше говорили по-английски, — сказал он, показывая на фараона и управляющего. — Почему же сейчас они не могут?

Судья презрительно ухмыльнулся.

— Вы забываете, где вы находитесь, — сказал он. — Какое право вы имеете приезжать сюда, устраивать бесчинства, да еще требовать потом, чтобы мы говорили на вашем языке?

Я видел, что Йемон теряет терпение и дал Сэндерсону понять: сделай же что-нибудь. В этот момент я и услышал слова Йемона, что он «ожидал бы более справедливого обращения при Батисте.»

На зал суда навалилась мертвая тишина. Судья уставился на Йемона, его глаза засверкали от гнева. Я уже чувствовал, как нам на шею опускается топор.

Тут из глубины зала раздался голос Сэндерсона:

— Ваша Честь, можно мне слово?

Судья вскинул голову:

— Кто вы такой?

— Моя фамилия Сэндерсон. Я работаю в «Аделанте».

К судье быстренько подскочил человек, которого я раньше никогда не видел, и что-то зашептал ему на ухо. Судья кивнул и снова перевел взгляд на Сэндерсона.

— Продолжайте, — сказал он.

Голос Сэндерсона казался неуместным после диких обвинений полицейского и кправляющего.

— Эти люди — американские журналисты, — сказал он. — Один — из «Нью-Йорк Таймс», другой представляет Американскую Ассоциацию Туристических Обозревателей, а третий работает в журнале «Лайф». — Он сделал паузу, и я задал себе вопрос: что хорошего такие штуки нам принесут?

— Возможно, я не прав, — продолжал Сэндерсон, — но мне кажется, что прозвучавшие здесь показания несколько сумбурны, и мне очень не хотелось бы, чтобы результатом их стали какие бы то ни было ненужные затруднения. — — Он взглянул на главного фараона, затем перевел взгляд на судью.

— Господи, — прошептал Йемон. — Надеюсь, он знает, что делает.

Я кивнул, наблюдая за лицом судьи. Последнее замечание Сэндерсона прозвучало тоном определенного предупреждения, и мне в голову пришла мысль, что он, должно быть, пьян. Насколько мне было известно, сюда он заявился прямиком с какой-то вечеринки, где непрерывно квасил чуть ли не с полудня.

— Что ж, мистер Сэндерсон, — ровным голосом произнес судья. — Так что вы предлагаете?

Сэндерсон учтиво улыбнулся.

— Мне кажется, мудрым было бы продолжить слушание этого дела, когда атмосфера чуть-чуть разрядится.

Тот же человек, что нашептывал судье чуть раньше, снова подскочил. Произошел поспешный диалог, потом судья обратился к Сэндерсону:

— Мне ясна ваша точка зрения, — сказал он, — но эти люди вели себя вызывающе: они не уважают наши законы.