Цена весны

Абрахам Дэниел

— Все кончилось, Ашти-тя, — сказала Эя, медленно идя к женщине. — Я заберу нож.

— Не раньше, чем я найду эту шлюху и вонжу его в ее сердце, — сплюнула Ашти Бег, поворачиваясь на голос Эи. Маати в первый раз увидел серые женские глаза, похожие на штормовые облака.

— Я заберу нож, — опять сказала Эя. — Или повалю тебя на пол и все равно заберу его. Ты знаешь, что скорее ранишь остальных, а не Ванджит.

Андат заскулил, и Ашти Бег крутанулась к нему. Эя неслышно шагнула вперед, обхватила ладонями локоть и запястье Ашти Бег, и повернула. Ашти Бег закричала, клинок зазвенел о пол.

— Что… —

выдохнул Маати. — Что произошло?

Четыре голоса ответили одновременно, слова спотыкались одно об другое. Только Эя и Ванджит не сказали ничего, два поэта молча глядели друг на друга посреди словесного урагана. Маати поднял руки, приняв позу, которая требовала тишины и все тут же умолкли, за исключением Ашти Бег.

— …власть над нами. Это неправильно и нечестно, и не собираюсь притворяться, улыбаться и лизать ее зад только потому, что ей посчастливилось стать первой!

— Хватит! — сказал Маати. — Хватит, вы все. Боги. Боги. Ванджит. Пойдем со мной.

Девушка посмотрела на него так, словно видела в первый раз. Искаженное гневом лицо расслабилось. Ее руки тряслись. Эя шагнула вперед, встав между Ашти Бег и ее жертвой, пока Ванджит выходила из комнаты.

— Эя, присмотри за Ашти-тя, — сказал Маати, беря Ванджит за запястье. — Все, остальные, наведите порядок. Я не готов есть еду, приготовленную в детском манеже.

Он пошел прочь, таща за собой Ванджит с Ясностью-Зрения. Андат замолчал. Маати прошел по коридору и стал спускать по каменной лестнице, которая вела в спальни младших классов. Голоса остальных поднялись за ними и растаяли. Он сам не знал, куда ведет ее, пока не оказался в зале, выходы из которого вели в вымощенные сланцевыми плитами комнаты, где учителя наказывали мальчиков лакированными розгами. Он не пошел туда, а остановился в коридоре, подавив рефлекторный импульс решить дело кулаками. Ванджит наклонила голову.

— Я бы хотел услышать объяснение, — сказал он дрожащим от гнева голосом.

— Это все Ашти Бег, — ответила Ванджит. — Маати-кво, она больше не в состоянии сдержать зависть. Я пыталась дать ей время, приводила аргументы, но она не хочет их понимать. Сейчас я поэт. Мне нужно заботиться об андате. Нельзя ожидать, что я буду тяжело работать, как служанка.

Андат изогнулся в ее объятиях и взглянул на Маати, в его черных глазах стояли слезы. Крошечный беззубый рот широко открылся, на лице было бы выражение отчаяния, если бы он был ребенком.

— Расскажи мне, — сказал Маати. — Расскажи мне, что случилось.

— Ашти Бег сказала, что я должна чистить грязные горшки, оставшиеся от завтрака. Ирит вызвалась это сделать, но Ашти даже не дала ей закончить. Я объяснила, что не могу. Я была очень спокойной. Я была очень терпеливой с ней, Маати-кво. Я всегда очень терпеливая.

— Что случилось? — настойчиво спросил Маати.

— Она попыталась забрать его, — сказала Ванджит. Ее голос изменился, жалобный тон исчез, слова были вырезаны из льда. — Она сказала, что присмотрит за ним лучше любого другого и с радостью отдаст обратно, но только тогда, когда кухня будет чистой.

Маати закрыл глаза.

— Она схватила его, — сказала Ванджит. Судя по ее голосу, это было что-то вроде насилия. Возможно так и было.

— И что ты сделала? — спросил Маати, хотя уже знал ответ.

— То, что вы сказали

мне, — ответила Ванджит. — То, что вы сказали о Ранящем.

— Что именно? — спросил он. Ясность-Зрения забулькал и замахал толстенькими ручками у ушей Ванджит, забыв о пантомиме страха и отчаяния.

— Вы сказали, что Эя-тя не может создать андата, основываясь на вещах, для которых они предназначены, потому что андаты не предназначены для пленения. Это не их природа. И еще вы сказали, что она может пленить Ранящего, а потом вытянуть ее влияние из всех женщин, которые не в состоянии родить ребенка. И вот мы вытянули влияние Ясности-Зрения из Ашти Бег.

Андат заворковал. Быть может Маати показалось, но существо выглядело гордым. Ясность-Зрения. И также Слепота.

В груди поднялся жар, челюсть затвердела, он почти бессознательно тряхнул головой. Это был, скорее, не гнев, а глубокое внутреннее беспокойство.

— Он манипулирует тобой, — сказал Маати. — Мы говорили об этом с самого начала. Андат хочет на свободу. Каким бы он ни был, он всегда стремится освободиться. Все эти дни он обхаживал Ашти Бег и остальных, чтобы вызвать взрыв. Ты должна была понять это. И ты должна вести себя как взрослая женщина, не как самодовольный ребенок.

— Но она…

Маати прижал два пальца к губам девушки. Андат замолчал, он только глядел на Маати с молчаливой яростью.

— Тебе доверили силу, которой нет ни у одного живого, — сказал Маати более жестко, чем собирался. — И ты ответственна за нее. Ты поняла меня? Ответственна. Я пытался заставить тебя понять это, но, похоже, не сумел. Поэты не просто мужчины… или женщины… обладающие определенной профессией. Мы не моряки, столяры или стражники. Держать андата — все равно, что держать на привязи маленьких богов, и за это приходится платить немаленькую цену. Ты понимаешь, что я говорю?

— Да, Маати-кво, — прошептала Ванджит.

— Сомневаюсь, — сказал он. — После того, что я видел сегодня, я очень сомневаюсь в этом.

Она тихо заплакала. Маати открыл было рот, собираясь сказать что-то резкое, что еще больше унизило бы ее, и остановил себя. На мгновение он опять стал мальчиком, находившимся в том же коридоре. Он почувствовал, как зимний холод насквозь пронзает тонкую одежду, почувствовал слезы на щеках, когда более старшие мальчики насмехались над ним или Тахи-кво — лысый, жестокий Тахи-кво, который потом стал дай-кво — бил его. И он спросил себя, неужели его учителя испытывали такие же страх и гнев, или это было что-то другое, более холодное.

— Исправь это, — сказал Маати. — Сделай Ашти Бег такой, какой она была, и никогда, больше никогда не используй силу андата в мелких распрях.

— Да, Маати-кво.

— И вымой горшки, когда придет твоя очередь.

Ванджит приняла позу, которая была обещанием и выражением благодарности и ушла. Ее тихие всхлипывания заставили Маати почувствовать себя униженным. Если бы они были в городе, он пошел бы в баню или на какую-нибудь площадь, послушал бы пение нищих на углах улиц и купил бы еду с тележки. Он постарался бы забыться на какое-то время, возможно в вине, музыке, редко в игре и никогда в сексе. Но из школы не сбежать. Он пошел, оставляя за собой каменные стены и воспоминания. Потом сады. Потом низкие холмы, заполнившие местность к западу от зданий.