Цена жизни
Шрифт:
— А если они не хотят, чтобы за них кто-то решал?
— То есть как это — не хотят? Они же не живут в безвоздушном пространстве. Человек живет в обществе. Общество его учит, лечит, защищает. Значит, он перед ним в долгу. Кроме этого, есть долг перед своим народом, перед теми, кто был до нас. И этот долг состоит в том, чтобы передать эстафету поколений дальше. Чтобы после нас были дети и внуки, и чтобы они жили в достатке, и безопасности. Значит, каждый должен прикладывать все силы к тому, чтобы общество процветало и развивалось. А если «не хочет», значит, его можно и должно заставить. Во имя всеобщего блага… — Грин хотел было спросить, кто назначил Вождя вождем, и по какому праву он решает за
— Я не с вами, а с тобой, — ответил Грин отцу. — Вся эта политика мне неинтересна.
— Это хорошо, но недостаточно, — сказал отец. Он ничего не заподозрил, ответ Грина укладывался в некую схему, о существовании которой Грин догадывался. — Ты должен знать, в чем преимущество нашего строя. Как приедем, я дам тебе брошюру, ее написал Вождь специально для таких, как ты. Там все объяснено просто и доступно, и что, и почему. И еще, Шими. Забудь все эти «мы», «вы» и все такое. С сегодняшнего дня для тебя есть только «мы» — Земля Отцов, и «они» — все остальные.
— Я понял, спасибо. Книжку я почитаю, — вежливо ответил Грин, и мысленно сплюнул. Отец был просто набит пропагандистскими штампами. Если рассматривать сами идеи, все смотрелось гладко и местами даже привлекательно. Общество, сплоченное вокруг вождя, и идущее к цели. Но каждый раз, как что-то в этих идеях казалось Грину стоящим, перед его глазами вставал Габи. Он-то чем провинился перед эффективным строем? Не вписался, просто оказался не в том месте не в то время? Во имя какой высшей цели его убили? Чем провинились люди из Комитета, и те, кто пошел с Коцюбой в тот день, когда все рухнуло? У всего есть цена, но почему всегда за процветание одних платят другие? Грин слушал отца, и чувствовал, как внутри него растет холодная, устойчивая ненависть к Земле Отцов, и всему, что с ней связано.
Грин прожил зиму в отцовском доме, в Сафеде. Отец познакомил его со своей женой, и сыновьями, братьями Грина. Сыновьям было семь и девять лет, они смотрели на старшего брата с испугом. Жена отца, тихая, скромная женщина, внешне не выказывала неприязни, но Грин не раз ловил на себе ее настороженный взгляд. Он не вписался в тихий, уютный мирок отцовского дома. Не чувствуя себя в безопасности, он не расставался с пистолетом, и все время жил в напряжении. Новые родственники это чувствовали. Когда пришла весна, и Грин ушел в армию, все вздохнули с облегчением.
Отец брал Грина с собой в разъезды. На снегоходе они ездили по окружавшим Сафед поселениям. Отец занимался своими делами, которых у капитана гвардии было по горло, а Грин смотрел, как живут люди. На жизнь в Поселке это было непохоже. Жизнь в Поселке в сравнении с жизнью в Земле Отцов казалась просто роскошной. Понятно, что семья отца не голодала. Но если у капитана гвардии продуктов на столе хватало, хоть и без разносолов, то остальные жили несравнимо хуже. Наметанным после туннеля глазом Грин видел на лицах людей печать постоянного недоедания. Нормировалось все — еда, одежда, горючее. Такого, как в Поселке, чтобы мальчишки гоняли на мотоциклах, не было и в помине. Если кто-то куда-то ехал, значит, по делу. Дети жили отдельно от родителей, в школах-интернатах, а родители работали. Работали много и тяжело, и жили, по сути, на казарменном положении. В небольших поселениях, и на фермах,
Несмотря на это, нормы колебались в пределах необходимого для физического выживания. Раз в неделю из города выходила колонна грузовиков в сопровождении бронетехники, и развозила продукты по точкам. Сарацины периодически нападали на эти колонны, жгли грузовики, убивали людей. Отец был прав — в Поселке жизнь была не в пример спокойнее жизни в Земле Отцов.
— А почему бы с ними не договориться? — спросил Грину отца, когда понял, что в эти игры они играют уже скоро третий год, и конца-краю этому не видно.
— С кем договориться, с сарацинами? — спросил отец, и посмотрел на Грина, как на идиота. — Не с кем там разговаривать. Мир будет только тогда, когда мы их всех до одного перебьем.
— Хорошо, — Грину пришла на ум другая мысль. — А почему бы не отгрузить, например, запасов сразу на год, или на полгода? Сократить число поездок?
— Нельзя, — покачал головой отец. — Без учета, они там все сожрут до срока, уследить нет возможности. Кроме этого, есть и другие соображения, — продолжать он не стал. Но невысказанную мысль Грин понял без труда: если отдать запасы поселенцам, они могут и послать Сафед к черту. А так, они от зависят от центра, и легко управляются.
Ограничение потребления еще можно было как-то понять: все же после Песца люди оказались в ситуации, когда неизвестно, удастся ли вырастить что-то, и если удастся — то когда. В таких условиях экономия ресурсов оправдана. У Республики под боком был порт, промзона, с ее складами, и Семьям можно было особо не заботиться о пропитании — все равно продовольствия было намного больше, чем нужно. Выжившие на севере поселенцы оказались в гораздо более сложном положении, у них всего было в обрез. Этим и воспользовался Барзель, сколачивая свою империю: голод идеальный инструмент управления. Впрочем, мысленно ставя себя на место Барзеля, Грин понимал, что в таких условиях ничего лучше он бы не придумал. Необходимость выживать требовала принятия жестких решений. И в рамках выживания сообщества, жизнь и тем более сытый желудок отдельных людей значения не имели. Взвалившего на себя тяжелую ношу ответственности Барзеля, Грин не осуждал. Ему категорически не нравилось другое.
Все блага в Земле Отцов распределялись в зависимости от приближенности к Вождю. Грина поражало, что отец ничего зазорного в этом не видел. С одной стороны, высокие слова о Родине, долге, чести, с другой — сытный паек только для «своих». Ближний круг жил, ни в чем себе не отказывая. Те, что чуть дальше, как отец Грина, жили сытно, остальные — как придется. Вождя, толстогубого, бородатого, откормленного борова с лоснящимися жиром губами, Грин видел всего один раз, на церемонии принятия в гвардейцы. Когда новоиспеченных рядовых построили на плацу, и вручили черные береты. Вождь обошел строй, пожимая всем руки. Глаза Вождя равнодушно скользнули по Грину, потом вернулись.
— Ты пацан Альберта? — бесцветным голосом спросил Вождь.
— Так точно, господин… — рявкнул, выкатывая глаза Грин, и замялся, не зная, как продолжить. Стоящий рядом с Вождем офицер одними губами подсказал: «Вождь…», и Грин поправился: — Так точно, Вождь!
— Ну, служи, гвардеец, — бросил Барзель, и пошел дальше вдоль строя. Грину с трудом удержался от того, чтобы не вытереть брезгливо руку о штаны. Краем глаза на соседа, он заметил на лице того щенячий восторг. Похож, что Вождь только у него вызвал отвращение, остальные от внимания столь высокопоставленной персоны просто растаяли.