Ценный подарок (сборник)
Шрифт:
Длинный прерывистый звонок телефона разрезает комнату. Академик, осторожно ступая, идет к телефону и говорит приглушенно:
— Я слушаю вас.
— Это — Париж, — говорит телефонистка. — Мне нужен Белозерски.
— Белозерский у аппарата.
— Виноват, мне нужен мадам Белозерски.
— Мадам? — удивляется академик. — Простите, одну минутку. Ташенька, тебя Париж.
— Париж! — легко спрыгивает жена с постели и в одной рубашке и тапочках бежит к телефону.
—
— Бонжур, мадам, — слышит она знакомый голос.
— Пека, — смеется она, — как тебе не стыдно разыгрывать, будить ночью пожилую женщину, потенциальную бабушку. Я слышу, ты где-то рядом.
— Ну, знаешь, до бабушки тебе тянуть и тянуть. А я, честное пионерское, в Париже. Вместе с выставкой наших художников. Взяли с трудом мои полотна, и, конечно же, не лучшие.
Академик Белозерский принес халатик жены, заботливо и осторожно накрывает ее плечи.
— Париж! — завистливо вздыхает она. — Это чудо!
— В общем-то, городишко неплохой. А для нас, художников, — Мекка, но тут чудес архитектуры и живописи гораздо меньше, чем туристов. Вавилонское столпотворение: немцы, голландцы, итальянцы и американцы. Знаешь, этих столько здесь, что я не понимаю, кто же у них остался дома. Конечно, я кое-где все-таки побывал. Потом шлялся по улицам. Нет, ты не можешь представить, кого я здесь встретил.
— Сеньку Фурмана. Белозерский говорит, что без него ни один международный съезд или симпозиум не обходится.
— Не угадала. Подумай еще. Впрочем, тебе никогда не догадаться, не хватит фантазии. Не мучься. Встретил я Староверова.
— Ой! Ивана Сергеевича! Неужели он еще жив?
— Конечно, он ведь тогда по дурости нашей стариком нам казался. Нам восемнадцать было, а ему тридцать. Теперь нам к пятидесяти катит, ему чуть за шестьдесят перевалило. Он еще очень молодо выглядит и не поседел совсем. Я на него случайно в одном кафе наткнулся, и, представь себе, он меня сразу узнал: «Здравствуйте, если не ошибаюсь, Пека Круговертов из двести семьдесят третьей». Какая память!
Халатик снова упал с плеч жены, и снова Белозерский осторожно укрыл ее.
— Он что, тоже там туристом? — осторожно спросила Туся.
— А кем же еще, — рассмеялся Пека, — или ты думаешь, что он…
— Не говори глупости, — рассердилась Туся. — Иван Сергеевич, он такой благородный был. Помню, как-то ты сбежал с его урока и еще уселся греться на солнышке против окон нашего класса. Он подошел к окну, увидел тебя и говорит: «Молодые люди, там, кажется, Петр Круговертов?» А потом вернулся на свое место и сказал: «Нет, нет, наш воспитанник не может быть там». Мы тебе потом взбучку дали.
— Балда я был, — вздохнул Круговертов, —
— А тетрадки с нашими сочинениями никогда не возвращал. Наверное, сам не хотел огорчаться и нас огорчать.
— Ну и правильно делал. Если бы не он, мы не полюбили бы литературу.
— А помнишь, Пека, какая у него странная привычка была? Он каждый урок заканчивал фразой: «И гениальный Мопассан». О чем же вы с ним беседовали?
— О многом. Он о тебе расспрашивал. Я сказал, что ты член президиума коллегии адвокатов. «Жаль, — вздохнул он, — способная к литературе девочка была, и вкус хороший».
Потом я спросил его, чем он занимается. Оказывается, у нас его книги вышли о Флобере и Мопассане. Теперь их во Франции и в Италии переиздают.
— Оболтусы мы, Пека! Ни одной не читали. Сейчас обязательно прочту.
— Вряд ли, придешь с работы домой, уткнешься носом в телевизор — и вся игра.
— Нет, я непременно прочту. Слушай, ты с ума сошел! Столько болтать, это же валюта.
— Выдержим! У меня здесь одну картинку купили. Хоть и капитализм, а кое-что в искусстве понимают.
— Все, все, Пека, дома расскажешь. Целую.
Она кладет трубку, встает со стула, халатик падает на пол. Белозерский поднимает его, накрывает плечи жены, и, кажется, только теперь она вспоминает о муже.
— Милый, — целует она его. — Ты еще не спишь, Арсюша? Пора, пора, идем спать.
Еще день, а на улице темно. В сплошной пелене мокрого снега все куда-то бегут. Спешит Круговертов, он опаздывает на заседание кафедры. Спешит адвокат Белозерская. Опять очень трудный процесс. Снег залепляет глаза. Круговертов случайно наталкивается на бегущую женщину. Они не видят друг друга. Едва удерживаются на ногах. Белозерская говорит злым, непохожим на нее голосом:
— Свинство какое!
Круговертов бурчит:
— Дома нужно сидеть, дамочка.
Вечер. Круговертов зол. Ему нездоровится.
У Белозерских. Наталья Андреевна в мрачном настроении. Процесс проигран.
— Ташенька, — заботливо говорит Белозерский, — может быть, хочешь поговорить по телефону?
— Милый, — гладит она совсем седую голову мужа и, сняв трубку, набирает номер.
— Алло, Пека?
— Он самый. Что это твой колокольчик звучит не так весело?
— Чему радоваться? Ты ведь знаешь, что мне скоро шестьдесят.