Центр
Шрифт:
— Ты тоже изменилась, Аннэя. В тебе уже нет прежней чистоты и энергии. Видишь, я откровенен. Я опять навеселе… Давай, на ты.
— На "ты"? — переспросила Аннэя, садясь в кресло, напротив Эвана. — Можно и на «ты». Ведь ты мне как родной. Моя судьба обусловлена твоим поступком.
— Тем, что увёз тебя с Баджа?.. Ну, да. Но не я толкал тебя в объятия Аддона Донча.
— Прекрасно понимаю, ведь я уже не такая наивная дурочка, как три года назад. Я ни в чём тебя не виню. Просто говорю, что ты — важная веха на моём пути…
— Ты уже
— Конечно, нет. После меня он уже поменял с десяток «постоянных» девок. А уж сколько было «непостоянных», на одну ночь — никто не знает. Он ещё и при мне их менял, как свои дорогие костюмы. Но меня держал больше, чем кого-либо другого. Сколько я нервов с ним истрепала. Я узнала, что такое настоящая ненависть. Я готова была его убить!..
— Слышал, с каким шумом вы расстались.
— Да. Я устроила судебный процесс. Сорок миллионов эзкудо из него выжала. Не ожидал он, наверное, такой прыти от "деревенской простушки". Но я у него кое-чему научилась.
— Стала такой, как все?
— Одно время хотела стать такой, как все. Но нет — не получилось.
— Аннэя, у тебя глаза усталые и печальные.
— Но ещё без тёмных полукружий, как у тебя.
— Я не пользуюсь косметикой. А что будет, если ты умоешься?
— Ты увидишь маленькие морщинки, Эван.
— Преждевременные?
— Да. Ведь мне только двадцать три сейчас.
— Совсем молодая… В таком возрасте я только начинал свои путешествия, а ты уже стареешь.
— Эван!..
— Что? Дамам такого не говорят?
— Эван!..
Она достала из кожанной сумочки тонкую, длинную дамскую сигару и зажигалку. Попыталась зажечь, но рука её дрогнула, зажигалка упала на пол.
Эван взял стоявшую на краю стола свечу, поднёс к сигаре. Аннэя затянулась, откинулась в кресле. Некоторое время смотрела на занавешенное окно.
Занавески были уже не такими непроницаемо плотными, как прежде, они просто скрывали их от улицы, но и люстра не горела. Одна лишь свеча. В этом просторном помещении царил сумрак, некоторые углы невозможно было разглядеть.
Аннэя спешно, глубоко затягиваясь, выкурила сигару, взяла из той же сумочки следующую, и уже не дрожащими руками зажгла её от свечи; дальше курила неспешно, выпуская дым, который скапливался в сероватое, висящее рядом с люстрой облако.
Эван спросил:
— Зачем ты пришла?
— Хотела узнать…
Пока она затягивалась, Эван произнёс:
— О Дэкле?
— Да, о нём.
— Что же сама, без меня не могла узнать?
— Очень мало сведений о его экспедиции. Пыталась узнать у работников научного центра, а мне отказали. Деньги им хотела предложить, а они так мило улыбаются, и отвечают: нам от правительства такие деньги идут, которые вам и не снились. А про экспедицию, милочка, и не спрашивайте. Секрет, мо. И то, право, я ведь не звезда, а так — звёздочка; в «жёлтой» прессе то мелькала не из-за фильмов своих глупых, а из-за того процесса с Аддоном. А ты — настоящая звезда. Хоть на публику не появляешься, а публика всё с тобой связанное хватает.
— А
— И что же о Дэкле слышно? Что в той посылке было?..
— Там: представь себе, написанные по старинке, не на компьютере, а в тетрадях многочисленных произведения, как прозаические, так и лирические, там, также, и некоторые из его картин. Что касается тетрадных листов, так это — ксерокопии. А картины — подлинные…
— И что же… — голос и пальцы Аннэи дрогнули.
— Ты хочешь спросить, были ли там произведения, посвящённые тебе?
— Да.
— Не было.
— Что же: ни одним словом, ни на одним штрихом на картине?
— Нет.
— Быть может, там другие женщины?
— Ни женщин, ни мужчин. В художественных произведениях, впрочем, описывается жизнь людей, но к теме любви он старается не прикасаться. И, надо сказать, это ему удаётся. Читать Дэкла действительно интересно. Я понимаю, почему он интересен тебе…
— И почему же? — Аннэя потянулась за очередной сигаретой, но всё же остановилась.
— Хочешь найти в нём ту чистоту, ту молодость, которую сама потеряла.
Она снова замолчала. Пальцы её были нервно сцеплены, им явно не хватало сигареты, но всё же она сдерживалась, не курила. Наконец, ответила:
— Да. Ты прав. В последнее время, часто его вспоминаю. Думаю — простит ли он меня?
И она перевела взгляд на Эвана, ожидала, что он ответит. А Эван только пожал плечами, и произнёс:
— Ну откуда же я знаю? Тебе надо отправиться туда, и самой всё у него всё спросить.
— Ой, Эван, я так волнуюсь. Вот представляю: посмотрит он на меня испепеляющим взглядом, да и ответит — убирайся обратно на свой Нокт, а мне и без тебя хорошо…
— Попытаться, думаю, всё же стоит.
— А ты можешь всё организовать?..
— Да. Моих связей хватит, чтобы отправить тебя туда…
— Что же я раньше к тебе не приходила?.. Но я и сейчас волнуюсь. Вдруг ничего не получится. Вот прилечу я, а он… Но, впрочем, хватит. Я уже точно решила, что лечу. Если понадобиться, на коленях перед ним буду стоять, молить.
— Думаю, ему это не понравится. Он, судя по его произведениям, сейчас всё же спокойный, гармоничный человек, и ни к чему ему эти, привезённые с Нокта страсти…
— Хорошо. Я буду стараться. Ну а ты полетишь?
— Сейчас я привязан к Нокту больше, чем когда-либо, — Эван проговорил это спокойно, но в глубине его глаз читалась боль.
— Но разве это так сложно? Вот просто взять и полететь?.. В конце-концов, просто глупо — сидеть здесь и напиваться день за днём, умертвлять себя.
— Поживи жизнь другого человека, а потом обвиняй его.