Центурион
Шрифт:
Катон отреагировал кивком.
— Он же дал мне примерную карту города, — продолжал Макрон, вынимая из-под панциря сплюснутый свиток папируса. Развернув, он придавил его углы к земле камнями; Катон нетерпеливо придвинулся, изучая взглядом схематичный набросок, сделанный явно в спешке и явно приблизительно, без каких-либо деталей. Изображены были лишь очертания стен и наиболее значимые районы.
— Н-да, не разгуляешься, — сказал Катон задумчиво.
— Хорошо, что пока есть хотя бы это. Тот греческий купец уж и так постарался. — Макрон поглядел со скудной улыбкой. — Пока ты не спросил: да, я дал ему понять, что нам нужен кто-нибудь знающий местность,
— И что он сказал?
— Что-то цветистое. Знаешь, сколь усердно я ни налегал последние месяцы на языки, тех его слов я толком так и не понял. Хотя в целом это был по сути отказ.
— Жаль.
— Тем не менее он описал мне кое-что на словах. — Макрон указал на приплюснутый полукруг стен Пальмиры. — Укрепления, по его словам, все в хорошем состоянии, так что в город придется проникать через ворота. Цитадель находится здесь, — он постучал по ряду черных квадратиков на правой части карты.
— Если так, то мы можем обогнуть город и попасть в цитадель напрямую, — с надеждой заметил Катон.
— Свет мой, если б все было так легко. Цитадель стоит на невысоком скальном обрыве над стеной. Доступа туда нет. Есть только вход непосредственно из города. По словам купца, наилучший доступ в город для нас здесь, через ворота на восточной стороне Пальмиры. Здесь самый прямой путь к входу в цитадель.
— То есть надо будет подходить через улицы. — Катон покачал головой, прикидывая последствия. — И тогда при прорыве повстанцы смогут бить нас отовсюду — изо всех щелей, с боков и крыш. А если прознают о нашем приближении заранее, так могут еще и устроить на пути заслон. Ну а если мы двинемся не в том направлении…
— Детали представить я и сам могу, спасибо, — резко отозвался Макрон. — Но пока это единственный план, который у нас есть. Хочешь — хули, хочешь — хвали.
Катон поднял брови — мол, деваться некуда.
— А больше твой купец ничего не сказал?
— Я и так вытянул из него все, что мог. Цитадель хорошо укреплена, а стража правителя якобы самый цвет войска. Один из них, дескать, стоит десятерых. Так, по крайней мере, утверждает этот грек. Хотя сам он отродясь меча не держал, так что к этим словам надо относиться с оговоркой. Есть, кстати, и кое-что для нас положительное. Осадные орудия Пальмиры хранятся во внутреннем дворе цитадели, так что Артаксу для штурма надобно создавать все самому с первого гвоздя. Что дает нам хотя бы некоторую фору во времени, ты не находишь?
— А какая вообще у Артакса численность сил? Об этом грек ничего не говорит?
— Войско, говорит, у Артакса великое, — с язвительной усмешкой сказал Макрон. — Убегая, купец видел лишь какую-то его часть. Так что он понятия не имеет — может, их там одна тысяча, а может, все десять. Но говорит, что Артакс во всеуслышание заявил: на помощь ему спешит парфянское войско, и когда оно подойдет, то все, кто в цитадели, и те, кто не присягнет ему на верность, примут смерть.
— А вот это, пожалуй, правда, — согласился по размышлении Катон. — Ведь Лонгин сделал ставку на силу в ту же минуту, как только осознал, что происходит. А потому и парфяне, сомнений нет, ответят тем же. В таком случае, дело лишь за тем, на чью сторону первым делом встанет Пальмира.
— Ты буквально читаешь мои мысли, — кивнул Макрон, сворачивая карту. — Так что давай-ка, не теряя время, поднимать наших лежебок в дорогу.
В непродолжительном времени колонна была уже снова на марше, и люди, проходя
На той стороне озера дорога делала резкий поворот и через полоску орошаемых полей впадала в пустыню. Сердце опускалось при виде унылой бескрайности желтоватого песка и камня с серебристо мерцающей оторочкой жаркого воздуха на горизонте. Колонна шла под косматым полуденным солнцем, постепенно оставляя позади благодатную зелень пальм, указывающих на наличие озера; а вот уже и ее поглотили волны душного, как из печи, воздуха, задувающие, казалось, отовсюду.
Парменион, еще раз глянув напоследок через плечо, угрюмо проворчал Катону:
— До Пальмиры ходу еще дней пять, никак не меньше. Ну да ладно, только бы добраться: эти собаки-изменники заплатят мне за каждый шаг пути.
Глава 8
Каждый день начинался с одного и того же. Едва на горизонте начинало светлеть, как дежурный центурион каждой когорты будил остальных офицеров. Те в свою очередь проходили вдоль спящих в ряд людей с выкриками «Подъем! Становись!», поминутно приостанавливаясь толкнуть ногой того, кто замешкался. Люди, со стонами расправляя холодные затекшие конечности, отряхивали с себя налетевший за ночь песок и поднимались, прилаживали к раздвоенным на концах палкам свои походные сумы; из своего заплечного рациона наспех завтракали вяленым мясом и сухарями, запивая трапезу несколькими глотками воды. Центурионы с оптионами были в курсе насчет скудости ее запасов, а потому тщательно следили за нормой расхода, которую солдаты потребляли из своих фляг.
Как только люди разбирались по своим центуриям, следовала беглая перекличка, и тогда Макрон отдавал приказ приступить к дневному переходу. Воздух под розоватым рассветным небом был пока еще недвижен и прохладен, и когорты ритмично шли, тяжелым хрустом шипованных калиг создавая фон неровному позвякиванию незакрепленного снаряжения и приглушенному разговору. Ранние утренние часы были для марша самыми удобными, и Макрон намеренно держал ритмичный темп, прежде чем пустыню начинала обдавать своим палящим дыханием дневная жара. До этой кампании Катон считал рассвет самым красивым временем суток. Теперь же, когда солнце всходило над горизонтом, заливая равнину исполинскими тенями, становление дня он уже скоро стал воспринимать как источник мучений.
Тени постепенно укорачивались, а свет вызревал в слепящее марево, под которым при ходьбе приходилось щуриться и опускать взгляд.
А зной все наливался, густел. Быстро вытесняя остатки прохладного воздуха, он окутывал уже обе когорты. Теперь и закаленный ветеран, и зеленый рекрут начинали равно ощущать гнетущую тяжесть своего снаряжения, вес вдавленной в плечи поклажи; лица застывали в суровые маски, ноги иноходью выставлялись одна перед другой; при этом изгонялась сама мысль о растянутой впереди протяженности дня. Солнце на небе взбиралось все выше и выше, и отсыревшие от пота плечи под туниками начинало немилосердно щипать и покалывать — ощущение, становящееся невыносимым на протяжении бескрайнего дня.