Цепь грифона
Шрифт:
Заученно открыл верхний ящик. Достал коробочку с таблетками. Такими же заученными движениями отсыпал несколько штук на ладонь. Прихватил по пути графин с водой и пустой стакан. Через какие-то секунды он был у сидящего на диване товарища.
– Глотайте быстро! Запивайте, – протягивая лекарство и воду в стакане, – встревоженно скомандовал он.
Делорэ проглотил таблетки, запил водой.
– Морфий на ночь вам поставлю, – докторским тоном проговорил Суровцев, – приходится экономить. Потерпите?
– Куда деваться? Хорошо, что при гостях не прихватило.
– Выше всякой похвалы.
Делорэ сдавленно застонал. Стал говорить, держась руками за живот, морщась и борясь с нестерпимой болью:
– Сдаётся мне, Сергей Георгиевич, совсем скоро вам придётся дела у меня принимать. Развязка намного ближе, чем нам с вами казалось.
Суровцев молчал. В который раз мучило его это, то ли врождённое, то ли приобретённое на войне, умение видеть в живом человеке не видимые другими черты близкой смерти. Всю эту совокупность неуловимых, необъяснимых черт и качеств, определяемых в народе одним-единственным словом: «нежилец». То, что Делорэ неизлечимо болен, он знал ещё до того, как страшный диагноз был произнесён доктором. Откуда? Почему? Он объяснить не мог. Но самое мучительное было то, что и Делорэ знал, что он, Суровцев, знает об этом. Причём знает наверняка. Потому все утешения были бы заведомо лживы и неискренни.
– Михаил Иванович, вы мне стали дороги за последние месяцы и дни. И если уж вам суждено скоро уйти, то могу вам сказать только одно: я до последней минуты буду с вами рядом. Можете во всём на меня рассчитывать.
– Вот и хорошо. Мы с вами бывалые солдаты, потому и не будем друг перед другом кривить. Меня не может не беспокоить судьба наших подчинённых. Как, конечно же, не может не беспокоить и ваша судьба…
– Не забивайте себе голову. И я, и они заняты делом. А я так ещё и избавился от страха. Помните, как это бывает во время боя?
– Помнить-то помню. А сил вот у меня нет. И страха нет, но и сил нет. Вот в чём беда.
Суровцев написал короткую записку на имя Б.М. Шапошникова. Всего несколько строк:
«Предложенный особой группой проект одобрен полностью и без замечаний. При дальнейшей работе требуется консультация представителей ВМФ по уже отработанной схеме. Вывод: кроме чисто утилитарных преимуществ, нововведения будут иметь огромное морально-политическое значение для армии и флота. По мнению участников совещания, означенные мероприятия окажут деморализующее влияние на противника. Считаю, что реализацию означенных мер следует связать с ближайшей крупной победой на фронте».
Он поставил свою подпись, положил служебную записку в конверт твёрдой бумаги, опечатал его. По внутреннему телефону вызвал курьера. Кратко приказал:
– В Генштаб. Лично маршалу Шапошникову.
Взял чистый лист бумаги и стал набрасывать план работы на завтрашний день.
По обыкновению работал до глубокой ночи. Измученный болезнью
– У себя в комнате невыносимо… Я правда не мешаю вам? – несколько раз спрашивал Михаил Иванович.
– Нет, – каждый раз отвечал Суровцев.
В три часа ночи зазвонил телефон.
– Суровцев у аппарата! – доложил он, сняв трубку.
Услышал усталый голос маршала Шапошникова:
– Поздравляю вас, голубчик! С сегодняшнего дня ваши рекомендации принимаются к исполнению и ложатся в основу приказов управлению тыла и управлению кадрами. Вам поручено и дальше вести это направление. Товарищ Сталин просил поблагодарить вас и Делорэ за проделанную работу. Как Михаил Иванович?
– Отдыхает, – глядя на приподнявшегося на диване Делорэ, ответил Суровцев.
– Ясно. Вы чем занимаетесь? – поинтересовался маршал.
– В прямом и переносном смысле занимаюсь партизанскими действиями, – не без иронии ответил Сергей Георгиевич, глядя на лежавшие перед ним документы и книги с многочисленными закладками.
– Не просто даётся? – спросил Шапошников, уловивший иронию в ответе генерала.
– Дело крайне запущенное…
– На то вы и особая группа… Спокойной ночи, – оборвал разговор маршал.
Суровцев не испытал ни удовлетворения, ни тем более подъёма или трепета от переданной благодарности вождя. Его больше сейчас занимало «крайне запущенное дело» – партизанские действия. Армия, обладавшая уникальным опытом партизанской войны, опытом специальных действий в тылу противника, в очередной раз занималась изобретением давно придуманного и опробованного… И в силу разных причин благополучно в настоящее время забытого… Прилив сил и удовлетворение сейчас испытывал Михаил Иванович Делорэ:
– Неужели вам ничуть не радостно, Сергей Георгиевич?
– Радостно, Михаил Иванович. Конечно радостно. Но возвращение погон пока лишь формальный признак возрождения офицерства. И не надо забывать – нынешние наши военачальники, в большинстве своём, не офицеры, а унтер-офицеры. Будем называть вещи своими именами – фельдфебели. И первое военное образование они получили не в кадетском корпусе и военном училище, а в учебной команде. С сопутствующими унижением, муштрой и зуботычинами. А это определяет и стиль поведения, и особую манеру командования. От чего русский солдат ещё наплачется.
– Тем не менее маршал Ворошилов, сам не умеющий даже танцевать, заставил красных командиров заниматься танцами! И бильярд по его приказу стал неотъемлемой частью работы гарнизонных домов красных командиров, – не совсем к месту заметил Делорэ.
– Отдыхайте, Михаил Иванович.
Суровцев едва не добавил уже готовую сорваться с губ фразу «поживём – увидим». Вовремя спохватился.
Впрочем, Михаил Иванович Делорэ не желал слушать Суровцева. Пока Сергей Георгиевич продолжал работать – он не спал. Торжественно, точно душа его уже прикоснулась к вечности, вдруг сказал вполголоса: